Мы с сынишкой собрались в лес по грибы. И только свернули тропой с проселочной дороги,— навстречу нам из лесу собака Клеопарда. Злющая — чистый волк.

Сынишка был впереди меня. Он хотел кинуться назад, ко мне, но я успел крикнуть ему:

— Только не беги! Иди, как шел.

Ускорив шаг, я поравнялся с сынишкой и взял его за руку. Ни ружья, ни палок у нас с собой не было: одни простые корзин­ки. Обороняться было нечем.

А Клеопарда была уже в нескольких шагах от нас. Или мы ей дорогу должны были уступить, или она нам: тропа была узкая, а по сторонам — грязь.

— Вперед без страха и сомненья! — произнес я как можно веселее, крепко сжимая руку сынишки.

Клеопарда остановилась и молча оскалила зубы. Миг был решительный.

Я еще тверже шагнул — раз, два, три...

Свирепое животное вдруг прыгнуло в сторону и, увязая в глу­бокой грязи, пошло мимо нас стороной.

Я отпустил руку сынишки.

— Видишь? А ты хотел бежать.

— Ух, страшно!

— Убегать еще страшней.

Но тут мы дошли до леса и скоро забыли это приключение.

Вчера целый день лил дождь. Грибов было много. Сперва мы брали всякие — и красные, и подберезовики, и маслята. Но глуб­же в лесу, на гривках под елями и соснами, начались белые. Тут мы на другие грибы и смотреть не стали.

Лес весь сверкал, переливался разноцветными веселыми звез­дочками, каждый листок, каждая травинка и мшинка блестела, улыбалась капельными глазками — солнце еще только поднима­лось над деревьями и не успело высушить вчерашнего дождя. Все кусты и елочки были в паутинках, и каждая паутинка была унизана крошечными водяными жемчужинами. Мы, конечно, сразу промочили и штаны и рубахи, но все равно становились на колени, раскапывали руками мокрый мох и вытаскивали из-под него маленьких крепышей с темной шапочкой на пузатенькой ножке — настоящих боровичков. Потом спешили дальше — искать новое гнездо грибов.

Мы так увлеклись, что и не заметили, как забрались глубоко в лес и очутились на опушке небольшой поляны.

— Стой! — шепотом вдруг сказал сынишка и схватил меня за руку.— Смотри: бельчонок!

Правда: на другой стороне поляны на ветках сосны прыгала молодая белочка с тоненьким еще хвостиком.

Бельчонок спускался с ветки на ветку. Исчез на минутку из глаз и вдруг, смотрим, скачет по земле к березе. Ближе к нам от той опушки стоял куст, и еще ближе — одинокая береза. И рядом с березой открыто рос малоголовый гриб на высокой белой ножке — обабок.

— А! — сказал я тоже шепотом и потянул сынишку за росшие рядом елочки, чтобы не спугнуть бельчонка.— Знаешь, бельчон­ку, наверно, ужасно хочется попробовать этот гриб, а на землю спуститься страшно: вдруг кто-нибудь увидит и схватит.

— Ага! — согласился сынишка.— Наверно, он очень го­лодный.

Бельчонок уже прыгал к обабку по земле, смешно подкидывая задом. От опушки до березы было верных шагов пятнадцать. Моих человеческих шагов пятнадцать, а беличьих мелких скачков по земле — не меньше как полсотни.

И вот только бельчонок подскакал к березе, не успел еще и куснуть гриба,— вдруг сбоку из травы откуда ни возьмись — лисица! И на него. Мы так и ахнули.

Но бельчонок вовремя заметил опасность, повернул — ив два скачка очутился на березе.

Он мигом взвился по стволу и притаился под самой макушкой: весь сжался от страха в комочек. Лисица осталась с носом.

Сынишка хотел захлопать в ладоши, но я ему не дал, шепнул:

— Подожди. Это еще не все. Лисица, я вижу, пожилая, опыт­ная. Она так этого дела не оставит.

Я потому так подумал, что лисица сразу, как бельчонок махнул от нее на дерево, осадила всеми четырьмя лапами, стала и потом с самым равнодушным видом повернула прочь от березы — к опушке. Даже не взглянула вверх, на дерево. Будто ее совсем и не интересовал никогда бельчонок, не за ним она кинулась, а так просто.

А у самой глаза блестят, рот до ушей. Мне тут и почудилась какая-то хитрость с ее стороны.

Смотрим, правда: не дошла лисица до опушки, вдруг — шмыг за куст, который между березой той и опушкой стоял. И нет ее.

— Ишь хитрюга! — шепчет сынишка.— В засаду села. Как же теперь бельчонок домой в лес попадет? Ведь ему мимо этого куста бежать. — Вот в том-то и дело,— шепчу я.— Не миновать ему лисьих зубов... Но... Тс-с!.. Смотри, он что-то придумал.

Чуть заметный среди листвы на белой ветке березы рыжий комочек зашевелился, развернулся — и опять превратился в бель­чонка. Вытянув шею и повертывая голову во все стороны, бель­чонок долго осматривался. Но, верно, оттуда, с вершины, ему не было видно лисицы: он осторожно потихоньку стал спускаться с ветки на ветку. Прыгнет — и оглянется. Прыгнет — и тянет шейку, заглядывает вниз.

— Ох, глупый, глупый! — шепчет сынишка.— Сейчас ведь прыгнет на землю. Пойдем скорей, прогоним лисицу!

— Подожди, подожди! — шепчу.— Посмотрим, чем кон­чится.

В первый раз я своими глазами видел, как лисица охотится за белкой.

Бельчонок тихонько спустился уже до половины березы — и тут вдруг замер на ветке. Да вдруг как затрясется на лапках, как закричит, зацокает!

— Увидел, увидел! —шепчет сынишка.

Сомнений быть не могло: белый кончик рыжей трубы — хвоста лисьего — высунулся из куста, и бельчонок его заметил!

«Эх, лисонька! — подумал я про себя.— Рано победу затру­била! Думала, уж вот он — твой бельчонок! Заиграла хвостом, да и выдала себя».

Кончик лисьего хвоста сейчас же опять исчез за кустом.

Но бельчонок никак не мог успокоиться. Он пронзительно громко ругал коварную лисицу уже не знаю какими своими беличьими словами и весь трясся от негодования.

Потом, когда лисий хвост исчез, замолчал. И вдруг, чего-то ужасного испугавшись, винтом взвился по стволу к себе на спаси­тельную вершину. Может быть, вообразил себе, что лисица сейчас прыгнет за ним из-за своего куста — на полдерева.

— Дело затягивается,— шепчу я сынишке.— Но — терпе­ние: лисица, видимо, решила сидеть в засаде хоть до вечера. А бельчонок, конечно, голодный. На березе ему долго не вы­сидеть: там ему ни шишек, ни орехов. Все равно придется слезать.

Прошло несколько минут. Ни лисица, ни белка не подавали никаких признаков жизни. Сынишка уже начал меня за рукав дергать:

— Прогоним лисицу и пойдем грибы собирать.

Но тут бельчонок опять показался из своего прикрытия и прыгнул на одну из тонких верхних веток березы. Это была одна из самых длинных веток дерева, и она, как вытянутая рука, указы­вала прямо на опушку леса — на ту самую крайнюю сосну, с кото­рой полчаса тому назад спустился бельчонок.

Бельчонок разбежался по ней и, сильно качнув конец ветки, прыгнул.

— Бешеный! — шепотом вскрикнул сынишка.— Он...

Сынишка хотел, конечно, сказать, что бельчонок попадет прямо в пасть лисице.

Но не успел договорить, так быстро все кончилось! Бельчонок, разумеется, не рассчитал: допрыгнуть до опушки с березы он не мог. Самой ловкой белке не перелететь такого расстояния по воз­духу — не птица же! Просто, видно, бельчонок с отчаянья прыг­нул: будь что будет! И он, конечно, кувырнулся, не пролетев и половины расстояния до сосны.

Надо было видеть, как он летел вниз, растопырив все четыре лапки и вытянув тонкий хвостик,— прямо в куст, где сидела лисица, прямо на нее!

Но не успел он долететь до куста, как лисица...

Думаете, подскочила и на лету схватила его в зубы?

Нет, лисица опрометью выскочила из куста и сломя голову бросилась наутек через пни и кусты.

Громкий смех сынишки — прямо мне в ухо — чуть не оглушил меня.

А бельчонок, упав на куст, не разбился: ветви спружинили, слегка подкинули его легкое тельце и, опять приняв на себя, мягко опустили его на землю. Бельчонок — скок-скок-скок! — и на сосну. С сосны на осину, с осины еще на какое-то дерево — и скрылся из глаз в лесу.

Сынишка хохотал до слез. И весь лес, казалось, хохотал с ним — все капельные глазки дождя на листьях, на траве и кустах.

— Бешеный! — твердил сынишка сквозь смех и слезы...— Ну, прямо бешеный!.. Как он на лисицу-то! Как она от него!.. И хвост поджала! Вот бешеный бельчонок.

— Ну,— спросил я, когда он прохохотался,— теперь понима­ешь, почему я не дал тебе бежать от Клеопарды?

— Знаю, знаю:

Вывод ясен без картин —
Часто, в битвах не робея,
Побеждает трех один.

Уж не знаю, откуда он взял эти стишки! Он у меня набит стихами и выпаливает ими вдруг, как из пушки.

Веселые мы пришли в тот день из лесу.