Оранжевое Горлышко Виталий Бианки

ЧТО УВИДЕЛ ЖАВОРОНОК, КОГДА ВЕРНУЛСЯ НА РОДИНУ

Между небом и землей
Песня раздается
Неисходною струей
Громче, громче льется.
Кукольник

Уж Волк умылся, а Кочеток спел. Начинало светать.

В поле между комьями холодной земли проснулся Жаворонок.

Он вскочил на ножки, встряхнулся, огляделся и полетел вверх. Полетел и запел. И чем выше он поднимался в небо, тем ра­достнее и звонче лилась и переливалась его песня.

Все, что он видел под собой, казалось ему необыкновенно за­мечательным, красивым и милым. Еще бы: ведь это была его ро­дина, и он долго, очень долго ее не видел!

Он родился здесь летом прошлого года. А осенью с другими перелетными улетел в далекие страны. Там он провел в тепле всю зиму — целых пять месяцев. А это долгий срок, когда вам всего десять месяцев от роду. И вот уж три дня, как он вернулся, нако­нец, домой. Первые дни он отдыхал с дороги, а сегодня принялся за свою работу. А работа его была — петь.

Жаворонок пел:

Снежные поля подо мной. На них — черные и зеленые пятна. Черные пятна — пашни. Зеленые пятна — всходы ржи и пшеницы. Я помню: эту рожь и пшеницу люди посеяли осенью. Скоро выросли из земли молодые веселые зеленя. Потом на них стал падать снег — и я улетел в чужие края.

Зеленя не замерзли под холодным снегом. Вот они показались опять, весело и дружно тянутся вверх.

На холмах среди полей — деревни. Это колхоз «Красная искра». Кол­хозники еще не проснулись, улицы еще пусты. Пусты и поля: спят еще полевые звери и птицы.

За далеким черным лесом я вижу золотой краешек солнца. Просыпайтесь, просыпайтесь, вставайте все!

Начинается утро! Начинается весна!

Жаворонок замолчал: он увидел на белом поле какое-то серое пятно. Пятно шевелилось.

Жаворонок полетел вниз — посмотреть, что там такое.

Над самым пятном он остановился в воздухе, трепеща кры­лышками.

— Э, да ведь это Большое Стадо! Я вижу, мои добрые соседи устроили общее собрание.

И в самом деле: это было Большое Стадо голубых куропаток— красивых полевых петушков и курочек. Они сидели плотной куч­кой. Их было очень много: сто птиц или, может быть, тысяча. Жа­воронок считать не умел.

Они тут в снегу и ночевали: некоторые еще стряхивали с крыльев крупитчатый от ночного мороза снежок.

А одна курочка — видно, старшая у них — сидела посредине на кочке и громко говорила речь.

«О чем она там толкует?» — подумал Жаворонок и спустился еще пониже.

Старшая курочка говорила:

— Сегодня разбудил нас своей песней наш маленький друг Жаворонок. Значит, правда, началась весна. Минуло самое труд­ное и голодное время. Скоро надо будет подумать о гнездах. На­стала пора всем нам расстаться.

— Пора, пора! — закудахтали все курочки сразу.— Кто куда, кто куда, кто куда?

— Мы к лесу! Мы за речку! Мы на Красный ручей! Мы на Костяничную горку! Туда, туда, туда, туда!

Когда кудахтанье смолкло, старшая курочка заговорила опять:

— Счастливого лета и хороших птенцов всем вам! Выводите их побольше и воспитайте получше. Помните: той курочке, кото­рая осенью приведет больше всего молодых куропаток, будет вели­кая честь: эта курочка будет всю зиму водить Большое Стадо. И все должны будут ее слушаться. До свиданья, до свиданья, до осени!

Старшая курочка вдруг высоко подпрыгнула в воздух, с трес­ком замахала крылышками и помчалась прочь. И в тот же миг все другие куропатки, сколько их тут было — сто или тысяча,— рас­пались на парочки и с треском, шумом, чириканьем брызнули во все стороны и пропали из глаз.

Жаворонок огорчился: такие хорошие, ласковые соседи улете­ли! Когда он вернулся, как они радовались ему! Как весело было в их дружной семье!

Но он сейчас же спохватился: ведь ему надо скорей разбудить всех других полевых птиц и зверей, и всех людей! Он быстро-­быстро заработал крылышками и запел еще звонче прежнего:

— Солнце встает! Просыпайтесь, все просыпайтесь, весело беритесь за работу!

И, поднимаясь к облакам, он видел, как разбегаются от дере­вень воришки-зайцы, забравшиеся на ночь в сады поглодать кору с яблонь. Видел, как шумной ватагой, каркая, слетаются на пашню стаи черных грачей — выковыривать носами червей из оттаявшей земли; как выходят из домов люди.

Люди запрокидывали голову и, щурясь от яркого солнца, старались разглядеть в небе маленького певца. Но он исчез в обла­ке. Осталась над полями только его песня, такая звонкая и радост­ная, что у людей становилось светло на душе и они весело брались за работу.

О ЧЕМ РАЗГОВАРИВАЛ ЖАВОРОНОК С ПОЛЕВЫМ ПЕТУШКОМ

Целый день трудился Жаворонок: летал в поднебесье и пел. Пел, чтобы все знали, что все хорошо и спокойно и поблизости не летает злой ястреб. Пел, чтобы радовались полевые птицы и зве­ри. Пел, чтобы веселей работалось людям. Пел, пел — и устал. Был уже вечер. Солнце зашло. Попрятались куда-то все звери и птицы.

Жаворонок опустился на пашню. Ему захотелось поболтать с кем-нибудь перед сном о том о сем. Подруги у него не было.

Он решил: «Полечу-ка к соседям — куропаткам». Но тут же вспомнил, что утром они улетели.

Ему опять стало грустно. Он тяжело вздохнул и стал уклады­ваться спать в ямке между комочками подсохшей за день земли.

Вдруг до него донесся чей-то знакомый голос. Голос напоминал скрип несмазанной калитки или чириканье сверчка, только был сильнее, громче. Кто-то звонко и радостно выговаривал все одно слово:

— Черр-вяк! Черр-вяк!

«Ой, да ведь это Подковкин! — обрадовался Жаворонок.— Значит, не все куропатки улетели».

— Черр-вяк! Черр-вяк! — неслось из ржаных зеленей.

«Чудилка! — подумал Жаворонок.— Нашел одного червяка и кричит на весь свет».

Он знал, что куропатки наедаются хлебными зернами да семе­нами разных трав. Червяк для них — вроде сладкого к обеду. Сам Жаворонок умел находить в траве сколько угодно маленьких чер­вячков и каждый день наедался ими досыта. Ему и было смешно, что сосед так радуется какому-то червяку.

«Ну, теперь мне будет с кем поболтать»,— подумал Жаворо­нок и полетел разыскивать соседа.

Найти его оказалось очень просто: петушок сидел открыто на кочке, среди низенькой травки зеленей, и то и дело подавал голос.

— Здорово, Подковкин! — крикнул, подлетая к нему, Жаво­ронок.— Ты на все лето остался?

Петушок приветливо кивнул головой:

— Да, да. Так решила Оранжевое Горлышко, моя жена. Знаком с ней? Очень умная курочка. Вот увидишь, этой зимой она непременно будет водить Большое Стадо.

Сказав это, петушок выкатил колесом голубую грудь с рисун­ком подковы вкусного шоколадного цвета. Потом вытянул шейку и три раза громко прокричал:

— Черр-вяк! Черр-вяк! Черр-вяк!

— Где же червяк-то? — удивился Жаворонок.— Ты съел его?

Подковкин обиделся:

— За кого ты меня принимаешь? Хороший я был бы петушок, если б сам ел червяков! Я, конечно, отнес его Оранжевому Гор­лышку.

— И она его съела?

— Съела и сказала, что очень вкусно.

— Так и дело с концом! Чего же ты кричишь: «Червяк! Чер­вяк!»?

— Ничего ты не понимаешь! — совсем рассердился Подков­кин.— Во-первых, я вовсе не кричу, а красиво пою. Во-вторых, про что же и петь, как не про вкусных червяков?

Маленький серенький Жаворонок много мог бы рассказать, про что и как надо петь. Ведь он был из знаменитого рода певцов, прославленных всеми поэтами. Но гордости в нем не было. И он совсем не хотел обидеть Подковкина, своего доброго соседа.

Жаворонок поспешил сказать ему что-нибудь приятное.

— Я знаю Оранжевое Горлышко. Она такая красивая, неж­ная. Как ее здоровье?

Подковкин сейчас же забыл обиду. Он выпятил грудь, три ра­за звонко брякнул: «Ферр-вяк!» — и только тогда важно отве­тил:

— Благодарю вас! Оранжевое Горлышко чувствует себя пре­красно. Прилетайте навещать нас.

— Когда можно прилететь? — спросил Жаворонок.

— Сейчас-то, видишь ли, я очень занят,— сказал Подков­кин.— Днем еду разыскиваю для Оранжевого Горлышка, караул держу, чтобы на нее не напали Лиса или Ястреб. Вечерами вот песни ей пою. А тут еще драться надо с...

Подковкин не докончил, вытянулся на ножках и стал вгляды­ваться в зеленя.

— Постой-ка! Никак, он опять?..

Петушок сорвался с места и стрелой полетел туда, где в зеле­нях что-то шевелилось.

Сейчас же оттуда раздался шум драки: стук клюва о клюв, хлопанье крыльев, шелест ржи. Пух полетел к небу.

Через несколько минут над зеленями мелькнула пестренькая спинка чужого петушка, и Подковкин вернулся, весь взъерошен­ный, с блестящими глазами. Из его левого крыла торчало переломленное перо.

— Ух!.. Здорово я его тюкнул! — сказал он, опускаясь на кочку.— Будет знать теперь...

— Да с кем это ты? — робко спросил Жаворонок. Сам он никогда ни с кем не дрался и драться-то не умел.

— Ас соседом, с Бровкиным. Тут рядом, на Костяничной горке живет. Глупый петушишка. Я ему покажу!..

Жаворонок знал и Бровкина. У всех куропаток брови крас­ные — и не только над глазами, а даже и под глазами. У Бровкина они были особенно большие и красные.

— Зачем же вы деретесь? — спросил Жаворонок.— В Боль­шом Стаде вы ведь друзья были с Бровкиным.

— В Большом Стаде — другое дело. А теперь то он к нам в поле забежит, то я ненароком на Костяничную горку попаду. Тут уж нам никак нельзя не подраться. Ведь мы — петухи.

Жаворонок так и не понял: зачем это драться, когда друзья? Он опять спросил:

— Когда же приходить-то?

— Вот разве когда Оранжевое Горлышко сядет детей высижи­вать. Тогда, может, вздохну посвободнее.

— А скоро думаете гнездо завивать?

— Оранжевое Горлышко говорит: «Когда на снежных полях покажутся проталины и в небе запоет Жаворонок, Большое Стадо разобьется на пары и разлетится во все стороны. Когда люди кон­чат сев и озимая рожь отрастет по колено человеку, настанет пора вить гнездо». Вот посмотришь, какое уютное гнездышко устроит себе Оранжевое Горлышко,— загляденье! Запомнишь? Когда люди кончат сеять, а рожь отрастет по колено чело­веку.

— Я уж запомнил,— сказал Жаворонок.— Непременно при­лечу. Ну, спокойной ночи!

И он полетел к себе спать.

ЧТО ДЕЛАЛИ ЛЮДИ, КОГДА С ПОЛЕЙ СОШЕЛ СНЕГ, И КАКОЕ ГНЕЗДО ЗАВИЛА ОРАНЖЕВОЕ ГОРЛЫШКО

И вот Жаворонок принялся ждать, когда люди начнут и кончат сеять, а рожь отрастет по колено человеку.

Каждое утро он поднимался под облака и пел там обо всем, что видел под собой.

Он видел, как день ото дня тает в полях снег, как с каждым утром веселей и жарче греет солнце. Видел, как прилетели ледоломки-трясогузки — тоненькие птички с трясучими хвостами — и как на следующее утро река сломала лед. И как только снег со­шел, люди выехали на тракторе в поле.

«Теперь они начнут сеять!» — подумал Жаворонок.

Но он ошибся: еще не сеять выехали люди, а только пригото­вить к посеву вспаханную с осени землю.

Тарахтя и фыркая, выполз в поле трактор. Он тащил за собой длинный железный брус с двумя колесами по краям. Под брусом широкие, острые стальные лапы резали и перевертывали сырую землю, разрыхляли ее, разбивали слежавшиеся комья.

Так прошло несколько дней. Потом люди приехали на гусенич­ном тракторе, позади которого были прицеплены два длинных узких ящика на колесах. На доске сзади стояли колхозницы. Они открывали ящики, засыпали в них зерно, а в конце поля, когда трактор поворачивался и поворачивал за собой сеялки, они управляли рычагами и не давали семени сыпаться на дорогу.

Первым делом посеяли овес. Овес сеяли, чтобы кормить им лошадей и делать из его семян очень полезную для ребят овсянку.

После овса сеяли лен. Лен сеяли, чтобы потом делать из его семян льняное масло, а из стеблей — веревки, холст и полотно.

А Жаворонок думал,— лен сеют, чтобы птицам удобно было в нем прятаться.

После льна посеяли пшеницу. Пшеницу сеяли, чтобы потом делать из нее белую муку, а из белой муки печь вкусные белые булки.

Потом сеяли рожь, из которой будет черный хлеб. Потом яч­мень — делать из него ячменные лепешки, суп с перловой крупой и ячневую кашу. И, наконец, гречу — варить из нее гречневую кашу,— ту самую, что сама себя хвалит.

А Жаворонок думал, что люди сеют овес, и пшеницу, и рожь, и ячмень, и просо, из которого варят пшенную кашу, и гречу — все только, чтобы птицам были разные зернышки для еды.

Посеяли колхозники гречу и уехали с поля.

«Ну,— подумал Жаворонок,— вот и конец севу! Больше не выедут люди в поле».

И опять ошибся: на следующее утро опять зашумели в поле тракторы с хитрыми машинами-картофелесажалками — и посади­ли в землю картофель.

А Для чего люди садили картошку,— все знают. Один Жаво­ронок никак не мог догадаться.

К тому времени прилетели ласточки, и стало тепло, и озимая рожь отросла по колено людям. Увидал это Жаворонок, обрадо­вался и полетел искать своего друга — петушка Подковкина.

Теперь найти его было не так просто, как месяц назад: рожь кругом вон как выросла; кочки-то и не стало видно, насилу-насилу нашел Жаворонок Подковкина.

— Готово гнездо? — сразу спросил он.

— Готово, готово! — весело отвечал Подковкин.— И даже яйца все положены. Знаешь, сколько?

— Да я ведь считать не умею,— сказал Жаворонок.

— Признаться, и я дальше двух не умею,— вздохнул Подков- кин.— Да тут охотник проходил. Заглянул в гнездо, сосчитал яйца и говорит: «Ого,— говорит,— двадцать четыре, целых две дюжины! Больше,— говорит,— и не бывает яиц у серых куропа­ток».

— Ой-ой-ой, плохо дело! — испугался Жаворонок.— Охот­ник все яйца возьмет и яичницу из них себе сделает.

— Что ты, что ты — яичницу! — замахал на него крылыш­ками Подковкин.— Оранжевое Горлышко говорит: «Хорошо, что это охотник. Лишь бы не мальчишки». Она говорит: «Охотник еще охранять наше гнездо будет: ему надо, чтобы наши птенцы вырос­ли да жирные стали. Вот тогда берегись! Тогда он придет с соба­кой да бах-бах!..» Ну идем, я тебя к Оранжевому Горлышку по­веду.

Подковкин соскочил с кочки и так быстро пробежал во ржи, что Жаворонку пришлось его догонять на крыльях.

Гнездо куропаток помещалось среди ржи, в углублении между двумя кочками.

На гнезде, распушив перья, сидела Оранжевое Горлышко.

Увидев гостя, она сошла с гнезда, пригладила перья и привет­ливо сказала:

— Пожалуйте, пожалуйте! Полюбуйтесь на наше гнездышко. Правда, уютное?

Особенного ничего не было в ее гнезде: вроде лукошка с яйца­ми. По краям выстлано Куропаткиным пухом и перышками.

Жаворонок видал и похитрей гнезда.

Все-таки из вежливости он сказал:

— Очень милое гнездышко.

— А яйца? — спросила Оранжевое Горлышко.— Правда, чудесные яички?

Яйца в самом деле были хорошие: как куриные, только малень­кие, красивого ровного желто-зеленого цвета. Их было много — полное лукошко. И лежали они все острыми концами внутрь, а то, пожалуй, и не поместились бы в гнезде.

— Прелесть какие яйца! — от души сказал Жаворонок.— Такие чистые, гладкие, аккуратные!

— А кругом гнезда как вам нравится? — спросила Оранжевое Горлышко.— Красиво?

Жаворонок огляделся. Над гнездом зеленым шатром нависали гибкие стебли молодой ржи.

— Красиво,— согласился Жаворонок.— Только вот...— и запнулся.

— Что ты хочешь сказать? — встревожился Подковкин.— Или наше гнездо плохо спрятано?

— Сейчас-то оно хорошо спрятано, даже ястребу не заметить. Да ведь скоро люди сожнут рожь. И ваше гнездо останется на открытом месте.

— Сожнут рожь? — Подковкин даже крылышками всплес­нул.— Ты это наверное знаешь?

— Я слышал, колхозники говорили, что будут жать рожь.

— Вот ужас! — ахнул Подковкин.— Что же нам делать?

Но Оранжевое Горлышко только весело подмигнула мужу:

— Не тревожься, не волнуйся. Тут самое сохранное место. Никто сюда не придет, пока наши птенчики не выйдут из яиц. За­руби у себя на носу: птенцы куропаток выходят из яиц, когда рожь цветет.

— А люди когда придут жать ее?

— А люди будут ждать, пока рожь вырастет, выколосится, зацветет, отцветет, нальется и вызреет.

— Что я тебе говорил? — закричал обрадованный Подков­кин.— Видишь, какая умная у меня жена! Она все наперед знает.

— Это не я умная,— скромно сказала Оранжевое Горлыш­ко.— Это наш куропачий календарь. Каждая наша курочка знает его наизусть.

Потом она повернулась к Жаворонку, похвалила его песни и пригласила его прийти посмотреть, как будут выходить из яиц ее птенчики.

Тут перепел громко закричал из ржи:

— Спать пора! Спать пора!

Жаворонок простился с друзьями и полетел домой.

Перед сном он все старался вспомнить: как это она сказала? Сперва рожь вырастет, потом, потом выколо... нет — вылоко... выклоло...

Но никак не мог выговорить это мудреное слово, махнул лап­кой и заснул.

КАК ПРИШЛА ЛИСИЦА И КАКИЕ У ПОДКОВКИНЫХ РОДИЛИСЬ ДЕТИ

Жаворонку не терпелось взглянуть, как будут выходить из яиц маленькие Подковкины. Каждое утро теперь, прежде чем под­няться в облака, он внимательно осматривал рожь.

Рожь поднималась быстро и скоро стала ростом с самого высо­кого человека. Тогда концы ее стеблей стали толстеть и набухать. Потом из них выросли усики.

— Вот это и есть колоски,— сказал себе Жаворонок.— Вот это и называется выклоло... нет — выколо... нет — вы-ко-ло-си-лась.

В это утро он пел особенно хорошо: он был рад, что рожь скоро зацветет и у Подковкиных выйдут птенчики.

Он смотрел вниз и видел, что на всех полях поднялись уже посевы: и ячмень, и овес, и лен, и пшеница, и гречиха, и листья картофеля на ровных грядах.

В кустах около того поля, где в высокой ржи было гнездо Подковкиных, он заметил ярко-рыжую полоску. Спустился пониже и разглядел: это была Лисица. Она вышла из кустов и кралась по скошенному лугу к полю куропаток.

Крепко затукало Жаворонково сердчишко. Он боялся не за себя: Лиса ничего не могла ему сделать в воздухе. Но страшный зверь мог найти гнездо его друзей, поймать Оранжевое Горлыш­ко, разорить ее гнездо.

Еще ниже спустился Жаворонок и что было силы закричал:

— Подковкин, Подковкин! Лиса идет, спасайтесь!

Лиса подняла голову и страшно щелкнула зубами. Жаворонок испугался, но продолжал кричать что есть мочи:

— Оранжевое Горлышко! Улетайте, улетайте!

Лиса направилась прямо к гнезду.

Вдруг из ржи выскочил Подковкин. У него был ужасный вид: перья все взъерошены, одно крыло волочится по земле.

«Беда! — подумал Жаворонок.— Верно, его подшибли камнем мальчишки. Теперь и он пропадет».

И закричал:

— Подковкин, беги, прячься!

Но было уже поздно: Лиса заметила бедного петушка и по­мчалась к нему.

Подковкин, хромая и подпрыгивая, побежал от нее в сторону. Но где же ему было убежать от быстроногого зверя!

В три прыжка Лиса была около него, и — клямс! — зубы ее лязгнули у самого хвоста петушка.

Подковкин собрал все свои силы и успел взлететь перед носом зверя. Но летел он совсем плохо, отчаянно чирикал и скоро упал на землю, вскочил, заковылял дальше. Лиса кинулась за ним.

Жаворонок видел, как бедный Подковкин то бегом, то взлетая на воздух с трудом добрался до Костяничной горки и скрылся в кустах. Лиса неотступно гналась за ним.

«Ну, теперь бедняге конец! — подумал Жаворонок.— Лиса загнала его в кусты и там живо поймает».

Жаворонок ничем больше не мог помочь другу. Он не хотел слышать, как хрустнут на Лисьих зубах косточки петушка, и по­скорей улетел.

Прошло несколько дней — и рожь была уже в цвету. Жаворо­нок не летал эти дни над полем, где жили Подковкины. Он грустил о погибшем друге и не хотел даже смотреть на место, где валялись окровавленные перышки петушка.

Раз сидел Жаворонок у себя в поле и закусывал червяч­ками.

Вдруг он услышал треск крыльев и увидал Подковкина, живо­го и веселого. Подковкин опустился рядом с ним.

— Куда ж ты пропал?! — закричал петушок, не здорова­ясь.— Ведь рожь цветет уже. Ищу тебя, ищу!.. Летим скорей к нам: Оранжевое Горлышко говорит, что сейчас наши птенчики бу­дут из яиц выклевываться.

Жаворонок вытаращил на него глаза.

— Ведь тебя же съела Лиса,— сказал он.— Я сам видел, как она загнала тебя в кусты.

— Лиса? Меня-то! — закричал Подковкин.— Да ведь это я отводил ее от нашего гнезда. Нарочно и больным притворился, чтобы ее обмануть. Так ее запутал в кустах, что она и дорогу забы­ла в наше поле! А тебе спасибо, что предупредил об опасности. Если б не ты, не видать бы нам наших птенчиков.

— Я что ж... я только крикнул,— смутился Жаворонок.— Ловко же ты! Даже меня обманул.

И друзья полетели к Оранжевому Горлышку.

— Чшш! Тише, тише! — встретила их Оранжевое Горлыш­ко.— Не мешайте мне слушать.

Она была очень озабочена, стояла над гнездом и, склонив го­ловку к яйцам, внимательно прислушивалась. Жаворонок и Под­ковкин стояли рядом, чуть дыша.

Вдруг Оранжевое Горлышко быстро, но осторожно тюкнула клювом одно из яиц. Кусочек скорлупы отлетел, и сейчас же из дырочки блеснули два черных булавочных глаза и показалась мокрая взъерошенная головка цыпленочка.

Мать еще раз тюкнула клювом,— и вот весь цыпленочек вы­скочил из развалившейся скорлупы.

— Вышел, вышел! — закричал Подковкин и запрыгал от ра­дости.

— Не кричи! — строго сказала Оранжевое Горлышко.— Бе­ри скорей скорлупки и унеси подальше от гнезда.

Подковкин ухватил клювом половину скорлупки и стремглав помчался с ней в рожь.

Он вернулся за второй половинкой очень скоро, но в гнезде накопилась уже целая грудка битой скорлупы. Жаворонок видел, как один за другим выходили из яиц цыплята. Пока Оранжевое Горлышко помогала одному, другой уже сам разбивал скорлупу и выкарабкивался из нее.

Скоро все двадцать четыре яйца были разбиты, все двадцать четыре птенчика вышли на свет — смешные, мокрые, взъерошен­ные!

Оранжевое Горлышко живо повыкидывала ногами и клювом всю битую скорлупу из гнезда и велела Подковкину убрать ее. Потом обернулась к цыплятам, нежным голосом сказала им: «Ко- ко-ко! Ко-ко!» — вся распушилась, растопырила крылья и села на гнездо. И все цыплята сразу исчезли под ней, как под шапкой.

Жаворонок принялся помогать Подковкину носить скорлупу. Но клювик у него был маленький, слабый, и он мог таскать только самые легкие скорлупки.

Так они долго трудились вдвоем с Подковкиным. Относили скорлупу подальше в кусты. Оставлять ее вблизи гнезда нельзя было: люди или звери могли заметить скорлупки и по ним найти гнездо. Наконец работа была кончена, и они могли отдохнуть.

Они сели рядом с гнездом и смотрели, как из-под крыльев Оранжевого Горлышка то тут, то там высовывались любопытные носики, мелькали быстрые глазки.

— Удивительно как...— сказал Жаворонок.— Только что ро­дились, а уж такие шустрые. И глазки у них открыты, и тельце все в густом пуху.

— У них уж и перышки маленькие есть,— гордо сказала Оранжевое Горлышко.— На крылышках.

— Скажите пожалуйста! — удивлялся Жаворонок.— А у нас, у певчих птиц, когда птенчики выйдут из гнезда, они слепень­кие, голенькие... Только чуть могут головку поднять да ротик от­крыть.

— О, вы еще не то сейчас увидите! — весело сказала Оранже­вое Горлышко.— Дайте мне только еще немножко погреть их сво­им теплом, чтобы хорошенько обсушить... и мы сейчас же откроем детскую площадку.

КАКАЯ У ПОРШКОВ БЫЛА ДЕТСКАЯ ПЛОЩАДКА И ЧТО ОНИ ТАМ ДЕЛАЛИ

Они еще поболтали, потом Оранжевое Горлышко и спраши­вает:

— Подковкин, где сейчас поблизости можно найти маленьких зеленых гусениц и мягких улиток?

— Тут, тут рядом,— заторопился Подковкин,— в двух ша­гах, в нашем же поле. Я уже присмотрел.

— Нашим детям,— сказала Оранжевое Горлышко,— в пер­вые дни нужна самая нежная пища. Зернышки есть они научатся позже. Ну, Подковкин, показывай дорогу, мы пойдем за тобой.

— А птенчики? — встревожился Жаворонок.— Неужели вы оставите крошек одних?

— Крошки пойдут с нами,— спокойно сказала Оранжевое Горлышко.— Вот, смотрите.

Она осторожно сошла с гнезда и позвала ласковым голоском:

— Ко-кко! Ко-ко-кко!

И все двадцать четыре птенчика повскакали на ножки, вы­прыгнули из гнезда-лукошка и веселыми катышками покатились за матерью.

Впереди пошел Подковкин, за ним Оранжевое Горлышко с цыплятами, а сзади всех — Жаворонок. Цыплятки пик-пикали, мать говорила «ко-кко», а сам Подковкин молчал и шел, выпятив голубую грудь с шоколадной подковкой, и гордо посматривал по сторонам.

Через минуту они пришли в такое место, где рожь была редкая и между ее стеблями поднимались кочки.

— Прекрасное местечко! — одобрила Оранжевое Горлыш­ко.— Тут и устроим детскую площадку.

И она сейчас же принялась с Подковкиным искать для своих птенчиков зеленых гусениц и мягких улиток.

Жаворонку тоже захотелось покормить цыпляток. Он нашел четырех гусеничек и позвал:

— Цып-цып-цып, бегите сюда!

Цыплятки доели то, что им дали родители, и покатили к Жаво­ронку. Смотрят, а гусениц нет! Жаворонок смутился и, наверно, покраснел бы, если б на лице у него не было перышек: ведь это он, пока ждал цыплят, незаметно как-то сам отправил себе в рот всех четырех гусениц.

Зато Оранжевое Горлышко с Подковкиным ни одной гусенич­ки не проглотили, а каждую брали в клюв и ловко отправляли в открытый рот одного из цыплят — всем по очереди.

— Теперь займемся ученьем,— сказала Оранжевое Горлыш­ко, когда цыплята наелись.— Ккок!

Все двадцать четыре цыпленка остановились, кто где был, и взглянули на мать.

— Ккок — это значит: внимание! — объяснила Жаворонку Оранжевое Горлышко.— Теперь я их позову за собой — и смот­рите!.. Ко-кко! Ко-ко-кко!..— позвала она своим самым нежным голосом и пошла к кочкам.

Все двадцать четыре цыпленка покатились за ней.

Оранжевое Горлышко перескочила кочки и, не останавли­ваясь, пошла дальше.

Цыплятки добежали до кочек — и стоп! Они не знали, что им делать: ведь кочки перед ними были как высокие крутые горы или как трехэтажные дома.

Цыплятки старались вскарабкаться на кручу, но падали и ка­тились вниз. При этом они так жалостно пикали, что у доброго Жаворонка сжалось сердце.

— Ко-кко! Ко-ко-кко! — опять настойчиво звала Оранжевое Горлышко с другой стороны кочек.— Сюда, сюда, за мной!

И вдруг все двадцать четыре птенчика разом замахали кро­шечными крылышками, вспорхнули и полетели. Они поднялись невысоко над землей, а все-таки кочки перелетели, упали прямо на ножки и без передышки покатились за Оранжевым Горлыш­ком.

Жаворонок даже клюв раскрыл от удивления. Как же так: только что родились на свет, а уж вон как умеют!

— Ах, какие у вас способные дети! — сказал он Подковкину и Оранжевому Горлышку.— Ведь это просто чудо: они уж и ле­тают!

— Немножко только,— сказала Оранжевое Горлышко.— Далеко не могут. Всего только вспорхнут и сядут. Охотники так и зовут наших детей: поршки.

— У нас, у певчих птиц,— сказал Жаворонок,— птенчики сидят в гнезде, пока у них не отрастут крылышки. Гнездо так хо­рошо спрятано в траве, что даже соколиный глаз его не заметит. А вы куда своих поршков спрячете, если вдруг прилетит сокол?

— Тогда я сделаю вот как,— сказал Подковкин и громко крикнул: «Чирр-вик!»

Все двадцать четыре поршка разом поджали ножки и... как сквозь землю провалились!

Жаворонок крутил головой во все стороны, стараясь разгля­деть хоть одного птенчика: ведь он знал, что они притаились тут перед ним, на земле. Смотрел, смотрел — и никого не увидел.

— Фокус-покус-чирвирокус! — весело подмигнул ему Под­ковкин, да вдруг как крикнет: — Раз, два, три, вир-вир-ри!

Все двадцать четыре поршка разом вскочили на ножки и опять стали видны.

Жаворонок ахнул: вот это ловко!

А когда настал вечер и Подковкины повели детей укладывать спать, Оранжевое Горлышко сказала Жаворонку:

— Пока люди не кончат сенокос, вы всегда можете найти нас или в гнезде, или на детской площадке. А когда хлеба поспеют и придут машины убирать их,— ищите нас там, где растет лен. Мы откроем там для наших детей школу первой ступени.

КАК ПРИЛЕТЕЛА В ПОЛЯ ЯСТРЕБИХА И КАКАЯ БЕДА СТРЯСЛАСЬ НА КОСТЯНИЧНОЙ ГОРКЕ

Настала середина лета. Все звери и птицы вывели детей. И в поля каждый день стали наведываться хищники.

Жаворонок по-прежнему с утра поднимался под облака и пел там. Но теперь частенько ему приходилось прерывать пение и ле­теть предупреждать своих знакомых об опасности.

А друзей и знакомых у него были полны поля: Жаворонок со всеми жил в мире, и все его любили. Сам он больше всех любил своих друзей Подковкиных. Старался все больше летать над тем полем, где было гнездо Оранжевого Горлышка. Летает в вышине, а сам зорко следит, не покажется ли где хищник.

Вот взошло солнце, и с дальних полей, из-за реки, уже прибли­жается голубовато-белый Лунь. Лицо у него круглое, как у кошки, нос крючком. Он летит низко-низко над зеленой рожью и смотрит, высматривает: не мелькнет ли где птенчик или мышь? Вдруг оста­новится на лету и, как бабочка, приподняв крылья над спиной, по­виснет в воздухе: вглядывается в одно место.

Там сейчас ушмыгнул от него в норку мышонок. Лунь и ждет, когда мышонок высунет нос из норки. Если высунет, Лунь разом сложит крылья, камнем упадет вниз — и цоп мышонка в когти!

Но Жаворонок уже мчится с высоты и, крикнув Подковкиным на лету: «Лунь прилетел!», спешит к норке, кричит мышонку:

— Не высовывай носа! Не высовывай носа из норки!

Подковкин командует своим поршкам:

— Чирр-вик!

И поршки поджимают ножки, делаются невидимками.

Мышонок слышит Жаворонка и, дрожа от страха, забивается поглубже в норку.

И Лунь улетает дальше, никого не поймав.

Каждый день прилетали из далекого леса Черный Коршун с выемкой на длинном хвосте и Бурый Мышелов. Кружили над по­лями, высматривали добычу. Их когти всегда готовы схватить неосторожного мышонка или поршка. Но с утра до полудня и опять через час после полудня караулит в небе Жаворонок, и все полевые птицы и звери спокойны: у них хороший сторож. А в пол­день хищники улетают к реке на водопой. Тогда и Жаворонок спускается на землю поесть да вздремнуть полчасика после обеда, и в полях наступает «мертвый час» — час отдыха и сна.

И, может быть, так бы все и обошлось благополучно, все звери­ные детеныши были бы целы и поршки у куропаток выросли бы спокойно, да, на беду, прилетела в поле Серая Ястребиха.

Страшны маленьким зверям и птицам и Лунь, и Коршун, и Канюк-Мышелов.

Но страшней всех жена Канюка — Ястребиха. Она больше и сильнее Ястреба: ей и взрослую куропатку поймать — пустяк.

До тех пор всю еду ей и их птенцам приносил Ястреб — ее муж. Но вчера его застрелил охотник. Ястребиха второй день го­лодала и поэтому была особенно зла и безжалостна.

Ястребиха не кружила над полями у всех на виду, как Лунь... Жаворонок прокричал сверху:

— Ястребиха! Спасайтесь! — и замолк.

Он сам не знал, куда девалась Ястребиха: не успел заметить.

На Костяничной горке растут густые кусты, а над ними подни­маются в небо две высокие осины. Одна — сухая. Другая — как зеленая круглая башня. Коршун и Канюк-Мышелов, бывало, ле­тают-летают и присядут на сухую осину: отсюда им хорошо видно, что делается кругом в полях.

Им видно, зато и их видно. И пока хищник сидит на сухой оси­не, ни одна мышь не высунет носа из норки, ни одна птица не пока­жется из кустов или из хлеба.

А вот Ястребиха промчалась над головами — и нет ее. Никто не сидит на сухой осине. Никто не кружит над полями. Жаворонок опять спокойно запел в вышине.

И полевое зверье вылезает из норок, из незаметных ухоронок под кустами, в хлебах, между кочками.

Жаворонок видит с высоты: вот зайчишка выкатился из-под куста, встал столбиком, огляделся, повертел во все стороны ушка­ми. Ничего, спокойно. Опустился на короткие передние лапки и принялся щипать траву. Мыши зашныряли между кочками.

Подковкин с Оранжевым Горлышком привели своих поршков к самой Костяничной горке.

Что это они делают там? Да ведь они учат детей зернышки клевать! Подковкин ткнет несколько раз в землю носом, что-то скажет, и все двадцать четыре поршка со всех ног бегут к нему, смешно тыкаются короткими носиками в землю.

А вон там, на самой горке, у двух осин,— соседи Подковкиных, семейство Бровкиных: сам Бровкин, и курочка его, Голубой Но­сик, и детки их крошки-поршки.

Все это видит Жаворонок, видит и еще кто-то: тот, кто затаил­ся в высокой зеленой осине, как в башне. А кто там прячется, ни Жаворонку, никому из полевых зверей и птиц не видно.

«Сейчас,— думает Жаворонок,— опять Подковкин подерется с Бровкиным. Вот увидали друг друга, распушились оба, распету­шились... Нет, ничего, не дерутся. Прошло, видно, время драк. Только Оранжевое Горлышко повернула назад в рожь: уводит своих детей. И Голубой Носик тоже... Ой!»

Серой молнией блеснула сверху, из зеленой осины, Ястребиха. И забилась у нее в когтях курочка Голубой Носик — пух полетел над кустами.

— Чирр-вик! — отчаянно крикнул Подковкин.

Значит, и он увидал Ястребиху. Все семейство Подковкиных исчезло во ржи. А Бровкин совсем растерялся. Ему бы тоже крикнуть «чирр-вик!» да спасаться с поршками в кусты, а он с перепугу чирвикнул и полетел, как Подковкин от Лисы, притворя­ясь подшибленным.

Ах, глупый, глупый петушок! Ястребиха — не Лиса!

Разве могут спасти от нее короткие куропачьи крылышки!

Ястребиха бросила мертвую курочку — и за ним! Ударила Бровкина в спину, вместе с ним упала в кусты.

И остались крошки-поршки Бровкины круглыми сиротами — без отца, без матери.

ЧЕМУ ОБУЧАЛИСЬ ПОРШКИ В ШКОЛЕ ПЕРВОЙ СТУПЕНИ

Ястребиха съела на месте петушка Бровкина, а курочку Голу­бой Носик унесла в лес — своим прожорливым ястребятам на обед.

Жаворонок полетел к Подковкиным.

— Вы видели? — встретила его вопросом Оранжевое Гор­лышко.— Ужас, ужас! Бедные крошки Бровкины, горькие сиро­ты... Идемте скорей, разыщем их.

И она побежала так шибко, что поршкам пришлось поминутно вспархивать, чтобы поспеть за ней.

На Костяничной горке она остановилась и громко позвала:

— Ко-ко! Ко-ко-кко!

Ей никто не ответил.

— Ах, бедные, ах, бедные крошки! — сказала Оранжевое Горлышко.— Они так напугались, что не смеют и на ножки вско­чить.

Она позвала во второй раз.

И опять никто не отозвался.

Позвала в третий раз — и вдруг кругом, со всех сторон, как из-под земли выросли маленькие Бровкины и с писком покатились к ней.

Оранжевое Горлышко распушила перья и приняла к себе под крылышки всех своих малышей и всех Бровкиных.

Такое множество поршков не могло поместиться под ее кры­лышками. Они залезали друг на друга, толкались, брыкались, пихались, и то один, то другой из них кубарем вылетал наружу. Оранжевое Горлышко сейчас же нежно загоняла его назад, в тепло.

— Пусть-ка теперь,— вызывающе крикнула она,— пусть кто-нибудь осмелится сказать, что это не мои дети!

Жаворонок подумал про себя: «Вот уж верно! Все крошки как две капли воды похожи друг на друга. Пусть меня изжарят на ско­вородке, если я разберу, которые тут Бровкины, которые Подков- кины. Я думаю, сама Оранжевое Горлышко — и та не разберет».

А вслух сказал:

— Неужели вы хотите их усыновить? У вас и своих-то...

— Молчи, молчи! — перебил его Подковкин.— Раз Оранже­вое Горлышко сказала,— значит, так тому и быть. Не пропадать же сироткам без призору!

Тут у Жаворонка почему-то вдруг защекотало-защекотало в горлышке и глаза стали мокрые,— хотя птицы и не умеют пла­кать. Ему стало так стыдно этого, что он незаметно шмыгнул за куст, улетел от друзей и долго не показывался им на глаза.

Раз утром, поднявшись в вышину, Жаворонок вдруг увидал: будто голубой корабль выплывает из-за края обширного колхоз­ного поля; Жаворонок прошлой осенью летал за море и помнил, какие они — корабли.

Только этот корабль показался Жаворонку очень странным: впереди корабля, поблескивая в лучах солнца, быстро вращалось что-то вроде колеса из длинных узких досок; флаг развевался не как у морских кораблей: на высокой мачте,— мачт у этого парохо­да вообще не было и в помине,— а сбоку; и тут же сбоку под бе­лым зонтиком сидел капитан и управлял кораблем или парохо­дом,— как его назвать? Позади него вилась пыль, как дым.

Полевой корабль приближался,— и Жаворонку видно было, как он широко загребает перед собой своим дощатым колесом пшеницу; как она исчезает в нем; как стоящая на мостике с другой стороны корабля колхозница время от времени переставляет ры­чаг — _и позади корабля на коротко остриженное и гладко ско­шенное поле падают кучи золотистой соломы пшеницы.

Вблизи полевой корабль перестал быть похожим на морские корабли. Спустившись пониже, Жаворонок услыхал, что люди на­зывают его «комбайн» и что эта большая машина на ходу убирает хлеб, обмолачивает его, зерно собирает в ящик, а солому оставля­ет,— остается только сбрасывать ее на сжатое поле.

«Надо рассказать обо всем об этом Подковкиным,— подумал Жаворонок,— да, кстати, и поглядеть, чему они обучают своих поршков в школе первой ступени». И он полетел разыскивать своих друзей.

Как и говорила Оранжевое Горлышко, Подковкиных он нашел теперь во льне. Они как раз собирались давать детям урок. Жаво­ронок удивился, как подросли за эти дни поршки. Их нежный пух сменился перышками.

Сам Подковкин поднялся на кочку, а сорок четыре поршка под присмотром Оранжевого Горлышка разместились внизу полу­кругом.

— Ккок! — сказал Подковкин.— Внимание!

И он стал говорить поршкам о пользе образования для куро­паток.

— С образованием,— говорил он,— молодая куропатка нигде не пропадет.

Говорил Подковкин долго, и Жаворонок видел, как поршки один за другим закрывали глазки и засыпали.

— Как уберечь себя от врагов,— говорил Подковкин,— от охотников, мальчишек, от хищных зверей и птиц,— вот в чем вопрос! В школе первой ступени вы будете изучать, как вести себя на земле, а в школе второй ступени — как держать себя в воздухе. Мы, куропатки, наземные птицы и взлетаем с земли только тогда, когда враг наступит нам на хвост.

Тут Подковкин перешел к примерам:

— Скажем, к нам приближается человек... мальчик, скажем. Что мы делаем прежде всего?

Никто не ответил на его вопрос: все сорок четыре поршка крепко спали.

Подковкин не заметил этого и продолжал:

— Прежде всего я или Оранжевое Горлышко тихонько коман­дуем: «Ккок! Внимание!» Вы уже знаете, что при этом слове вы все поворачиваетесь к нам и смотрите, что мы делаем.

«Этого он мог и не говорить»,— подумал Жаворонок, потому что, как только Подковкин сказал «ккок!» — все сорок четыре крепко спавших поршка разом проснулись и повернули к нему носы.

— Я говорю — «ккок!»,— продолжал Подковкин,— и при­таиваюсь, то есть поджимаю ножки и крепко прижимаюсь к земле. Вот так.

Он поджал ножки, и все сорок четыре поршка сделали то же.

— Так... Мы лежим притаившись и все время зорко смот­рим, что делает мальчик. Мальчик идет прямо на нас. Тогда я командую чуть слышно: «Терк!» — мы все вскакиваем на ножки...

Тут Подковкин, а за ним все сорок четыре поршка вскочили.

— ...вытягиваемся вот так...

Подковкин вытянул шейку вперед и вверх, все тело его тоже вытянулось, и он стал похож на длинную бутылочку на тонких ножках. А поршки, как ни вытягивались, остались похожи на пу­зырьки на коротких ножках.

—...и удираем, прикрываясь травой,— докончил Подковкин. Бутылочка вдруг быстро побежала с кочки в лен и пропала в нем. Сорок четыре пузырька покатились за ней — и весь лен кру­гом зашевелился.

Подковкин сейчас же выпорхнул из льна и опять сел на свою кочку. Вернулись и поршки.

— Никуда не годится! — сказал Подковкин.— Разве так уди­рают? Весь лен закачался там, где вы бежали. Мальчишка сейчас же схватит палку или камень и швырнет в вас. Надо научиться бегать в траве так, чтобы ни одного колоска не задеть. Вот гля­дите...

Он опять превратился в бутылочку на ножках и покатил в лен. Густой зеленый лен сомкнулся за ним, как вода над нырялыциком, и больше нигде ни один стебелек не шелохнулся.

— Замечательно! — вслух сказал Жаворонок.— Долго же придется вам, дети, учиться, чтобы так ловко бегать!

Подковкин вернулся совсем не с той стороны, куда направил­ся, и сказал:

— Запомните еще вот что: удирать надо не прямо, а непремен­но углами, зигзагами — вправо, влево; вправо и вперед. Повто­рим.

Жаворонок проголодался и не стал смотреть дальше, как порш­ки будут учиться бегать.

— Я на минутку,— сказал он Оранжевому Горлышку и поле­тел разыскивать гусениц.

В несжатой ржи он нашел их много, да таких вкусных, что за­был про все на свете.

Вернулся он к Подковкиным только вечером. Перепела во ржи кричали уже: «Спать пора! Спать пора!», и Оранжевое Горлыш­ко укладывала детей.

— Вы уж большие,— говорила она поршкам,— и теперь не будете спать у меня под крылышком. С сегодняшнего дня учитесь ночевать так, как спят взрослые куропатки.

Оранжевое Горлышко легла на землю, а поршкам велела со­браться в кружок вокруг нее.

Поршки улеглись, все сорок четыре носика внутрь, к Оранже­вому Горлышку, хвостиками наружу.

— Не так, не так! — сказал Подковкин.—- Разве можно засы­пать хвостом к врагу? К врагу надо всегда быть носом. Враги — кругом нас. Ложитесь все наоборот: хвостами внутрь круга, носа­ми наружу. Вот так. Теперь с какой стороны к нам ни подойдет враг, кто-нибудь из вас его непременно заметит.

Жаворонок пожелал всем покойной ночи и поднялся. Сверху он еще раз взглянул на Подковкиных.

И ему показалось, что на земле среди зеленого льна лежит большая пестрая много-много-многоконечная звезда.

КАК В ПОЛЯ ПРИШЕЛ ОХОТНИК С БОЛЬШИМ РЫЖИМ ПСОМ И ЧЕМ ЭТО КОНЧИЛОСЬ

Перед прощаньем Оранжевое Горлышко сказала Жаво­ронку:

— Когда люди уберут всю рожь и озимую пшеницу и повы­дергают весь лен,— ищите нас в ячмене. Когда примутся за яч­мень,— мы перейдем в яровую пшеницу. Когда возьмутся за яро­вую пшеницу,— мы в овес, а из овса — в гречиху. Запомните это, и вы всегда легко найдете нас.

После комбайна высыпал в поле весь колхоз. Колхозники и колхозницы сгребали высохшую ржаную и пшеничную солому и метали ее в большие стога. А там, где рос лен, опять показался трактор. Но в этот раз он вез за собой другую машину; люди назы­вали ее «льнокомбайн». Он выдергивал из земли, теребил лен, обмолачивал зерно из его спелых головок в свой ящик, а стебли вязал в снопы и ровными рядами устилал ими за собой гладко сжа­тое поле.

Прилетали в поля хищные птицы: луни и канюки-мышатники, маленькие сокола — пустельги и кобчики. Они присаживались на стога, высматривали оттуда мышат, птенцов, ящериц, кузнечиков и, сорвавшись, подхватывали их в когти и уносили в лес.

Жаворонок все реже теперь поднимался в облака, все реже пел. У всех жаворонков — его родственников — подрастали птенцы. Надо было помогать родным учить птенцов летать, разыски­вать себе пропитание, прятаться от хищников. Было уж не до песен.

Частенько теперь Жаворонок слышал громкие выстрелы то за рекой, то за озером: там бродил Охотник с большим Рыжим Псом, стрелял тетеревов и другую дичь. Так страшно гремело его ружье, что Жаворонок спешил улететь подальше.

И вот раз Жаворонок увидел, как Охотник направился в поля. Он шел по сжатой ржи, а Рыжий Пес сновал перед ним справа на­лево, слева направо, пока не добежал до ячменного поля.

Тут он разом остановился как вкопанный — хвост пером, одна передняя лапа подогнута. Охотник направился к нему.

— Батюшки светы!—ахнул Жаворонок.— Да ведь там, в ячмене, живут теперь Подковкины! Ведь рожь вся сжата и лен весь повыдерган!

И он помчался к ячменному полю.

Охотник подошел уже к Рыжему Псу. Пес как стал, так и стоял неподвижно, только чуть скосил один глаз на хозяина.

— Красивая стойка,— сказал Охотник, снял с плеча дву­стволку и взвел оба курка.— Сигнал, вперед!

Рыжий Пес вздрогнул, но не тронулся с места.

— Вперед, Сигнал! — повторил Охотник строго.

Рыжий Пес осторожно, на одних пальцах, пошел вперед — тихо-тихо.

Жаворонок был уже над Охотником и остановился в воздухе, не в силах от страха крикнуть.

Рыжий Сигнал осторожно шел вперед. Охотник подвигался за ним.

Жаворонок думал: «Сейчас, сейчас выскочат Подковкины и...»

Но Сигнал все шел вперед, поворачивал то вправо, то влево, а куропатки не вылетали.

— Наверное, тетерев-косач в ячмене,— сказал Охотник.— Старый петух. Они часто удирают от собаки пешком. Вперед, Сигнал!

Сигнал прошел еще несколько шагов и опять стал, вытянув хвост и поджав одну лапу.

Охотник поднял ружье и приказал:

— Ну, вперед!

«Вот сейчас, сейчас!» — думал Жаворонок, и сердчишко его замирало.

— Вперед, Сигнал! — крикнул Охотник.

Рыжий Пес подался вперед — и вдруг с треском и чирикань­ем брызнуло из ячменя все многочисленное семейство Подковки­ных.

Охотник вскинул ружье к плечу и...

Жаворонок зажмурил глаза от страха.

Но выстрелов не было.

Жаворонок открыл глаза. Охотник уже вешал ружье на плечо.

— Куропатки! — сказал он громко.— Хорошо, что я удер­жался. До сих пор не могу забыть, как там, за озером,— помнишь, Сигналка? — я застрелил курочку. Наверное, весь выводок погиб: одному петушку не уберечь поршков. Сигнал, назад!

Сигнал с удивлением глядел на хозяина. Пес нашел дичь, сделал стойку, поднял дичь по приказу хозяина, а хозяин не стал стрелять и вот зовет его назад!

Но Охотник уже повернул и пошел прочь от ячменного поля. И Сигнал побежал за ним.

Жаворонок видел, как Подковкины опустились на другом конце поля, и живо их там разыскал.

— Вот счастье! — закричал он Оранжевому Горлышку.— Я все видел и так боялся, так боялся!

— Что вы! — удивилась Оранжевое Горлышко.— А я почти совсем не боялась. Ведь охотничий закон разрешает стрелять нас, серых куропаток, только тогда, когда опустеют все хлебные поля и колхозники примутся рыть картошку. Этот Охотник ходит сейчас только за тетеревами да за утками, а нас пока не трогает.

— Он сам говорил,— горячо заспорил Жаворонок,— что на днях убил курочку за озером. Бедные поршки, они теперь все по­гибнут с одним петушком!

— Эк ты хватил! — перебил Подковкин.— Уж будто так сразу и погибнут! Вот, познакомься, пожалуйста: петушок Заозеркин.

Тут только Жаворонок заметил, что рядом с Оранжевым Гор­лышком и Подковкиным сидит еще один взрослый петушок.

Петушок кивнул ему головой и сказал:

— Мне бы и правда трудно было уберечь малых деток одному, после того как погибла моя жена. Вот я и привел их сюда и попро­сился к добрым соседям, к Подковкиным. Они меня приняли со всем моим семейством. Теперь мы втроем заботимся о детях. Ви­дите, как много их у нас?

И он показал клювом на целое стадо поршков в ячмене.

Жаворонок сразу узнал среди них новых приемышей Оранже­вого Горлышка: поршки Заозеркины были маленькие, гораздо меньше ростом, чем Подковкины и Бровкины.

— Отчего ваши детки,— спросил он удивленно,— такие... небольшие?

— Ах,— ответил Заозеркин,— у нас столько несчастий в этом году! В начале лета моя жена свила гнездо, положила яйца и уже несколько дней сидела, высиживала их. Вдруг пришли мальчишки и разорили наше гнездышко. Все яички погибли...

— Ай, какое горе! — вздохнул Жаворонок.

— Да. Пришлось жене новое гнездо делать, новые яйца класть и опять сидеть — высиживать. Поздненькие вышли детки. Вот и маленькие еще.

— Ничего, подрастут! — добрым голосом сказала Оранжевое Горлышко.— Всех поднимем.

И у Жаворонка опять защекотало в горлышке, как тогда, когда Оранжевое Горлышко приютила сирот Бровкиных.

КАКУЮ ХИТРОСТЬ ПРИДУМАЛА ОРАНЖЕВОЕ ГОРЛЫШКО, КОГДА ОПУСТЕЛИ ХЛЕБНЫЕ ПОЛЯ И КОЛХОЗНИКИ ПРИНЯЛИСЬ ЗА КАРТОШКУ

С каждым днем теперь быстро пустели поля. Подковкины то и дело переходили с места на место.

Сжали колхозники ячмень — Подковкины перешли в яровую пшеницу. Сжали пшеницу — Подковкины перебежали в овес. Сжали овес — Подковкины перелетели в гречиху.

Охотник больше не приходил в поля, и Жаворонок перестал о нем думать.

Жаворонку теперь было еще больше дела. Приближалась осень; многие перелетные птицы готовились уже к путешествию в дальние края. Собирались в путь и все родственники Жаво­ронка. Они слетались в стаи на сжатых полях, вместе кормились, вместе перелетали с места на место: приучали своих детей к дол­гим перелетам, к высоким полетам. Жаворонок жил теперь в стае.

Все чаще дули холодные ветры, все чаще поливало дождем. Убрали колхозники и гречиху.

Подковкины переселились к речке, в картофельные поля. Жаворонок видел, как они бегают там между длинными высокими грядками, как в узких уличках. Видел, как подросшая молодежь учится летать. По команде Подковкина все стадо сразу взлетало и мчалось вперед. Раздавалась новая команда — все стадо круто поворачивало в воздухе, летело назад, потом вдруг переставало махать крылышками и плавно спускалось в кусты или картошку.

Круто повернуть назад на всем лету — это считалось у куро­паток самым трудным делом.

Как-то рано утром Жаворонок летел в своей стае над деревней. Из крайней избы вышел Охотник.

Жаворонок забеспокоился, отделился от стаи и спустился пониже.

Охотник громко говорил сам с собой:

— Ну, вот и пятнадцатое сентября. Сегодня — открытие охоты на серых куропаток. Выходит, надо идти в поля.

Рыжий Сигнал радовался, что идет на охоту. Он плясал перед хозяином на задних лапах, махал хвостом и громко лаял.

Жаворонку нельзя было терять из виду свою стаю. Грустный, полетел он догонять ее.

Он подумал: «Когда теперь увижу Подковкиных, уж не будет у них такого стада. Половину перебьет Охотник».

Думы о друзьях не давали ему покоя.

Стая залетела высоко вверх и снова спустилась. Улетела дале­ко за лес, сделала большой круг и к вечеру вернулась в родные поля.

Наскоро проглотив несколько червячков, Жаворонок полетел к речке, в картофельное поле.

В картофельном поле трактор плугами выпахивал клубни из земли — изрыл все поле. Колхозники и колхозницы собирали картошку в большие мешки и грузили их в машины. Машины отвозили картошку в деревню.

По сторонам поля горели костры. Вымазанные углем ребятиш­ки пекли в золе картошины и тут же ели их, посыпав солью. А не­которые копали в песчаных берегах канав настоящие печи-духовки и в них пекли картошки.

Подковкиных в картофельном поле не было. С того берега речки к этому плыл в лодке Охотник. Рядом с ним сидел Сигнал.

Охотник пристал, вытащил лодку на берег и сел отдыхать. Жаворонок подлетел к нему и услышал, как Охотник рас­суждал сам с собой.

— Измучили!..— говорил он.— Что я им, нанялся сто раз с берега на берег ездить? Нет, шалишь! Гоняйся за ними, кому охота. А мы лучше другое стадо поищем, попроще которое. Пра- вильно я говорю, Сигналушка?

Рыжий Пес завилял хвостом.

Солнце уже садилось. Охотник устало побрел к деревне.

Жаворонок видел, что у него ни дичинки, и понял, что Подковкины как-то сумели перехитрить Охотника.

«Где же они?» — подумал Жаворонок.

И словно в ответ ему, с того берега послышался голос самого Подковкина:

— Червяк! Червяк! Червяк!

И с разных сторон ему отозвались тоненькие голоса:

— Чичире! Чичире! Чичире! Чичире!

Это откликались разлетевшиеся во все стороны молодые куро­патки.

Через минуту Жаворонок был среди них, и Подковкин расска­зывал ему, как Оранжевое Горлышко обманула Охотника.

— Говорил я тебе, что умней Оранжевого Горлышка нигде курочки не сыщешь! Ведь что придумала! Выходит Охотник из дому, а она уж знает.

— Как же она может это знать? — спросил Жаворонок. Ведь из кустов не видно.

— А очень просто: когда Охотник выходит на охоту, его Рыжий Пес лает?

— Сигнал-то? Верно, лает!

— Да как еще громко! Вот Оранжевое Горлышко услыхала и, ни слова не говоря, марш-марш за реку! Мы, конечно, все за ней.

— Через реку? Вот это ловко!

— Ищет, ищет нас Рыжий Пес на этой стороне: следы наши чует,— а нас нет! Ну, Охотник, тот хитрей, скоро догадался, где мы спрятались. Достал лодку, переехал на этот берег.

— Понимаю, понимаю! — обрадовался Жаворонок.— Он туда, а вы сюда; он сюда, а вы туда! Он ездил, ездил, да и говорит:

«Измучили совсем! Лучше я за другими куропатками пойду, кото­рые не такие хитрые».

— Ну да,— сказал Подковкин.— Ему на лодке долго переез­жать, а мы — порх! — и на том берегу!

Солнце уже зашло, а друзья еще долго не могли расстаться: все радовались, как ловко Оранжевое Горлышко сумела провести Охотника.

КАК ЖАВОРОНОК ПРОСТИЛСЯ С ДРУЗЬЯМИ И О ЧЕМ ОН ПЕЛ, ПОКИДАЯ РОДИНУ

Давно вспахали трактористы пустые поля, и колхозники опять посеяли рожь и пшеницу.

Высоко в небе, то собираясь углом, то растягиваясь вожжой, летели стаи диких гусей.

Поля опустели. Взрыхленные мокрые пашни чернели там, где летом шумела высокая рожь.

Но там, где не было ржи, уже взошли и весело блестели шелко­вые зеленя.

Все многочисленное семейство Подковкиных кормилось теперь сладкой травкой зеленей. Ночевали Подковкины в кустах.

Ветродуи-листодеры срывали последние листья с кустов и де­ревьев.

Настала пора Жаворонку улетать в далекие теплые страны. И он отыскал Подковкиных в зеленях, чтобы проститься с ними.

Целое стадо, целое Большое Стадо полевых петушков и куро­чек с веселым криком окружило его. В стаде было сто или, может быть, тысяча куропаток. Не сразу отыскал Жаворонок среди них Оранжевое Горлышко и Подковкина: все молодые куропаточки стали уже ростом с родителей, все были нарядно одеты. У всех на груди были подковки вкусного шоколадного цвета. У всех щеки и горлышки стали оранжевые, бровки красные, грудки голубые, хвостики рыжие. И только приглядевшись, Жаворонок рас­смотрел, что у молодых куропаточек ножки зеленоватые, а у взрослых — желтоватые.

— Что я тебе говорил! — закричал Подковкин, подбегая к Жаворонку.— Вот собирается Большое Стадо, и кто же в нем старшая курочка? Конечно, Оранжевое Горлышко!

Но Оранжевое Горлышко сейчас же перебила его. Она спро­сила:

— Вы улетаете от нас в далекие края? Ах, как там, верно, красиво, как тепло, хорошо!

Жаворонок грустно покачал головой:

— Не очень-то хорошо. Тепло там, это верно. Но никто из нас, певчих перелетных, не вздумает там петь, никто там не завьет гнездышка, не выведет птенчиков. И страшно там!

— Почему же страшно? — удивилась Оранжевое Горлышко.

— Там, в тех чужих краях, даже нас, жаворонков, считают дичью. Там охотятся за нами с собаками и ружьями. Там ловят нас сетями. Там жарят нас на сковородках,— много-много надо жаворонков на одну сковородку. Нас жарят на сковородках и едят!

— Ах, какой ужас! — в одно слово вскрикнули Оранжевое Горлышко и Подковкин.— Так оставайтесь тут зимовать.

— И рад бы, да ведь тут снег, холод. Все червячки и гусеницы попрячутся. Я вам удивляюсь: что вы едите тут зимой?

— А очень просто,— ответил Подковкин.— Видишь, сколько зеленей посеяли для нас колхозники? На сто зим хватит нам еды.

— Да ведь зеленя скоро покроет снег!

— А мы его лапками, лапками! За кустиками, в заветерках такие местечки есть — всю зиму там снегу чуть-чуть. Лапками поскребешь-поскребешь, смотришь,— зеленая травка!

— А говорят,— спросил Жаворонок,— зимой бывает страш­ная гололедица и весь снег покрывается ледком?

— А тогда,— сказала Оранжевое Горлышко,— нам поможет Охотник. Охотничий закон запрещает стрелять и ловить нас зимой. Охотник знает, что мы можем погибнуть в гололедицу. Он будет ставить на снегу шалашики из елочек, а в шалашики сыпать для нас зерно — ячмень да овес.

— Хорошо тут! — сказал Жаворонок.— Ах, как хорошо у нас на родине! Скорей бы весна — и я опять вернусь сюда. Ну, до свиданья!

— До свиданья! — сказала Оранжевое Горлышко.

— До свиданья! — сказал Подковкин.

— До свиданья! — закричали все старые и молодые петушки и курочки на сто, на тысячу голосов сразу.

И Жаворонок полетел к своей стае.

Было еще утро, но тяжелая серая туча скрывала небо, и все казалось серым и скучным на земле.

Неожиданно из-за тучи выглянуло солнце. Сразу стало светло и весело, как весной.

И Жаворонок начал подниматься выше и выше и вдруг — сам не знал как — запел!

Он пел про то, как хорошо в его родных полях. Пел про то, как люди сеяли хлеб, а в хлебах жили, выводили детей и прятались от врагов разные птицы и звери. Пел про то, как прилетела в поля злая Ястребиха, убила сразу петушка и курочку, как остались после них сиротами крошки-поршки; как пришла другая курочка и не дала погибнуть чужим малым деткам. Пел про то, как будет зимой водить Большое Стадо мудрая полевая курочка Оранжевое Горлышко, а Охотник будет ставить на снегу шалашики и сыпать в них зерно, чтобы было что поклевать куропаткам в лютый мороз. Пел про то, как он снова прилетит в родные поля и звонкой песней расскажет всем, что началась весна.

А внизу, на земле, останавливались удивленные люди.

Им было так странно и так приятно, что вот осень, а Жаворо­нок опять запел.

Люди запрокидывали голову и, прикрыв глаза от солнца, напрасно старались разглядеть в небе маленького певца: там, в высоте, вились и сверкали крошечные белые звездочки-снежинки и, долетев до земли, таяли.