Первая улыбка

В стране, названия которой уже никто не помнит, жил удивительный чеканщик ваз. Если, чеканя вазу, он был весел, то она веселила всякого, кто ее видел. И наоборот — когда мастер грустил, его творение порожда­ло печаль и раздумья. Он прославил свою страну мно­жеством ваз, будивших в людях самые различные чув­ства: радость, смех, раскаяние, бесстрашие, скорбь, про­щение, примирение... Но среди сотен его творений не появилось главного — вазы Любви. Потому что любовь еще не расцвела в душе молодого чеканщика, хотя мол­ва, опережающая события, уже называла одну прекрас­ную девушку...

Однако не будем подражать молве и предрекать несвершившееся. Пусть молва сильна и непреклонна, по­добна ветру, но между тем паруса жизни, как, впрочем, и сказки, нередко подвластны иным силам.

В этой же стране жил горшечник. Он не выделялся среди других гончаров своим ремеслом, но его дочь бы­ла так хороша собой, что о ней знали даже звезды.

Глаза дочери горшечника были синее моря и неба. Ее зубы нельзя было и сравнить с жемчугом, который всего лишь подражал зубам красавицы. А где и когда подражание превосходило то, чему оно подражает!

Тончайшее шелковое волокно казалось тростником в сравнении с золотисто-солнечными волосами красавицы. Змеи цепенели от зависти при виде грациозности дви­жений ее рук. Ручей, нежно журчавший серебряными стихами, умолкал, как только она начинала говорить. Розы стыдливо переставали благоухать, когда она при­ближалась к ним и ее дыхание наполняло пространство ароматами, каких не знало ни одно растение, потому что она была самым прекрасным цветком земли. Впро­чем, и это сравнение, как и все, что было сказано о ней, не стоит даже одной из ста граней вазы Признания, ко­торой чеканщик воспел красоту дочери горшечника.

И это признание было так возвышенно и так пламен­но, что всякий, любуясь новой вазой, восторгался и той, чью красоту она прославляла в не виданном доселе изыске чеканки.

Когда дочь горшечника любовалась вазой Призна­ния, ее сердце зажигалось нежно-голубым пламенем, и девушка, светясь изнутри, становилась еще прекраснее.

И однажды она улыбнулась чеканщику. Это была первая улыбка девушки. Солнечная. Счастливая. Стыд­ливая. Чарующая, как весенняя заря... Да разве мож­но найти сравнение несравнимому!

Эта первая улыбка запечатлелась на всю жизнь в сердце чеканщика и сделала это сердце еще больше, еще добрее и пламеннее.

У вазы Признания собирались толпы. Любоваться ею приходили люди из разных городов и стран. Это бы- ли мастера, земледельцы, охотники, купцы, любители редкостей, просто зеваки, но были среди них и обладатели несметных сокровищ, повелители огромных стран. И чем больше восхищала их ваза Признания, тем жар­че воспламенялись их сердца.

Чеканщику ваз и в голову не приходило, что среди них окажутся те, чья сила и чье богатство могут омра­чить светлые чувства мастера.

Он, разумеется, не верил этому, но старики, видав­шие на своем веку всякое, советовали чеканщику рас­плющить молотом свою вазу и погасить этим пылание незваных сердец. Старики очень боялись, что почести, внимание, богатства, которыми окружалась дочь горшеч­ника, могут разлучить мастера с его возлюбленной. Ста­рики, да и все жители этой страны, знали, как иногда девушки забывают о своей первой улыбке.

И теперь многие и очень многие властелины и пове­лители добивались внимания прекрасной дочери горшеч­ника.

Они устраивали невиданные пиры... Усыпали путь красавицы драгоценностями... Показывали ей изобра­жения своих дворцов... Манили ее сказочным великоле­пием палат, в которых она может жить... Обещали ей. троны.

Она могла стать царицей бескрайних степей или на­местницей богини гор... Ей предлагали назваться влады­чицей моря...

В этой маленькой, забытой ныне стране в те дни тво­рилось неслыханное. Люди почти не спали, а те, кому удавалось уснуть, тотчас же просыпались, потому что им снились страшные сны. Сны, в которых они видели, как дочь горшечника согласилась стать женой кого-то другого, а не любимого всеми чеканщика, жившего для всех и служившего народу своими вазами, согревающи­ми человеческие сердца, вызывающими дружбу, воспе­вающими труд сеятеля и ваятеля, труд рудокопа и ма­стера арф... Какие вазы вычеканит чудесный мастер, если она улыбнется другому?

— Это будут вазы Слез,— говорили одни,— и народ будет рыдать.

— Это будут вазы Отчаяния,— говорили другие,— ж народ придет в уныние.

И однажды на феерическом торжестве, когда море сверкало всеми цветами, когда стая дельфинов исполняла танец любви под музыку ветра и тихого всплеска волн, красавица не устояла и поднесла Владыке моря пальмовую ветвь согласия. Согласия стать его женой.

И тут молния разрезала небо. Гром оглушил все живое. Воды вышли из берегов. Вихревой смерч закружил красавицу и поднял ее на вершину огромного водяного столба и умчал.

Шквальная музыка волн всю ночь прославляла дол­гожданное согласие. Все морские богатства были у ног красавицы. Все, населяющее море, служило и поклоня­лось ей. В водяном бирюзовом дворце шло штормовое коронование владычицы.

А на берегу все ждали появления страшной вазы. Вазы Горя. Вазы Отчаяния... Вероломства... Измены... А может быть, и вазы Смерти. И женщины страны го­товили траурные одежды, мужчины — черные повязки. Тучи хотели закрыть небо. Цветы, протестуя, решили не распускать свои лепестки. Птицы — не петь. Но...

Но этого не случилось.

Наутро взошло солнце. Яркое. Золотое. Доброе. Засветились леса, поля, горы и море. Цветы, как никогда, зацвели обильно и пышно. Птицы пели на тысячи голо­сов. Люди надели самые красивые одежды. И сами со­бой зазвенели арфы и зазвучали трубы.

Все живое пришло на главную площадь. А на пло­щади...

А на площади высилась новая прекрасная ваза. Ваза улыбалась первой улыбкой дочери горшечника. Эту вазу сразу же назвали «Первая улыбка» и люди, и растения, и птицы, и звери, и рыбы, и камни.

Восхищению не было предела. Ликование нельзя было измерить. Сила красоты первой улыбки оказалась такой чарующей, что хищные звери лежали смирнее черепах у подножия вазы «Первая улыбка». А гигантские ядовитые змеи пресмыкались перед нею как безобидные гусеницы. Рыбы и морские чудища, выйдя из родной стихии, гибли, задыхаясь на берегу. У них не хватало сил оторваться от первой улыбки дочери горшечника которой теперь на весь свет улыбалась новая ваза чеканщика.

Улыбались все. Улыбалось все живое. Не улыбался только...

Не улыбался только Владыка моря. Владея несмет­ными сокровищами, он был беднее самой ничтожной ме­дузы. Его женой теперь была самая прекрасная из всех прекрасных женщин. Прекрасная от коралловых ногот­ков до золотистых кончиков волос. Ему принадлежал ее голос, ее дыхание, синева глаз, изгиб шеи, чарующие движения рук… Ему принадлежало в ней все, кроме пер­вой улыбки. Потому что никому и никогда не удавалось улыбнуться впервые дважды... Этого никому не удава­лось на земле, как никому не удавалось дважды ро­диться или дважды умереть.

Владыка моря хотел уничтожить вазу «Первая улыб­ка», чтобы забыть ее. Но разве можно этим затемнить в памяти людей и в своей памяти первую лучезарную улыбку!

Можно опрокинуть море, вывернуть его дно, но нель­зя изменить то, что было.

Ваза улыбалась. Слава о ней шла по всему миру. Первая улыбка дочери горшечника обещала пережить века и остаться прекрасным назиданием...

Так и случилось.

Владыка моря иссох от досады, от горести, а затем растворился в морской пучине от неизбывности первой улыбки... Улыбки не ему!

Не могла уйти от нее и дочь горшечника. И она не ушла от нее до последнего часа своей жизни.

Никто не знает, что стало с чеканщиком ваз. Забы­лась и страна, где это все произошло. Осталась одна ваза «Первая улыбка». Да и та осталась только сказ­кой. Сказкой, которая не подвластна смене времен и ветров.

Первая улыбка навсегда останется первой улыбкой.