Слепая лошадь

Давно, очень уже давно, когда не только нас, но и наших дедов и прадедов не было еще на свете, стоял на морском берегу богатый и торговый славянский город, Винета; а в этом городе жил богатый купец, Уседом, корабли которого, нагруженные дорогими товарами, плавали по далеким морям. Уседом был очень богат и жил роскошно: может быть, и самое прозвание Усе- дома, или Вседома, получил он от того, что в его доме было решительно все, что только можно было найти хо­рошего и дорогого в то время; а сам хозяин, его хозяйка и дети ели только на золотей на серебре, ходили только в соболях да в парче.

В конюшнях Уседома было много отличных лоша­дей; но ни в уседомовой конюшне, ни во всей Винете не было коня быстрее и красивее Догони-Ветра, — так прозвал Уседом свою любимую верховую лошадь за быстроту ее ног. Никто не смел садиться на Догони-Ветра, кроме самого хозяина, и хозяин никогда не ез­дил верхом ни на какой другой лошади.

Случилось купцу в одну из своих поездок по тор­говым делам, возвращаясь в Винету, проезжать на своем любимом коне через большой и темный лес. Дело было под вечер, лес был страшно темен и густ, ветер качал верхушки угрюмых сосен; купец ехал один-оди­нешенек и шагом, сберегая своего любимого коня, который устал от дальней поездки. Вдруг из-за кустов, будто из-под земли, выскочило шестеро плечистых мо­лодцов, с зверскими лицами, в мохнатых шапках, с рогатинами, топорами и ножами в руках; трое были на лошадях, трое пешком, — и два разбойника уже схватили было лошадь купца за узду. Не видать бы богатому Уседому своей родимой Винеты, если бы под ним был другой какой-нибудь конь, а не Догони-Ветер. Почуяв на узде чужую руку, конь рванулся вперед; своею широкою, сильною грудью опрокинул на землю двух дерзких злодеев, державших его за узду, смял под ногами третьего, который, махая рогатиной, забегал впе­ред и хотел было преградить ему дорогу, и помчался, как вихрь. Конные разбойники пустились вдогонку; лошади у них были тоже добрые, но куда же им догнать Уседомова коня? Догони-Ветер, несмотря на свою уста­лость, чуя погоню, мчался, как стрела, пущенная из туго натянутого лука, и далеко оставил за собой разъя­ренных злодеев. Через полчаса Уседом уже въезжал в родимую Винету на своем добром коне, с которого пена клочьями валилась на землю.

Слезая с лошади, бока которой от усталости поды­мались высоко, купец тут же, трепля Догони-Ветра по взмыленной шее, торжественно обещал, что бы с ним ни случилось, никогда не продавать и не дарить никому своего верного коня, не прогонять его, как бы он ни состарился, и ежедневно, до самой смерти, отпускать коню по три меры лучшего овса. Но, поторопившись к жене и детям, Уседом не присмотрел сам за лошадью, а ленивый работник не выводил измученного коня, как следует, не дал ему совершенно остыть и напоил рань­ше времени. С тех самых пор Догони-Ветер начал хво­рать, хилеть, ослабел на ноги и, наконец, ослеп. Ку­пец очень горевал и с полгода верно соблюдал свое обещание: слепой конь стоял попрежнему на конюшне, и ему ежедневно отпускалось по три меры овса. Уседом потом купил себе другую верховую лошадь, и через полгода ему показалось слишком нерасчетливо давать сле­пой, никуда негодной лошади по три меры овса, и он велел отпускать две. Еще прошло полгода: слепой конь был еще молод, приходилось его кормить долго, и ему стали отпускать по одной мере. Наконец, и это показа­лось купцу тяжело, и он велел снять с Догони-Ветра узду и выгнать его за ворота, чтобы не занимал напрас­но места в конюшне. Слепого коня работники выпрово­дили со двора палкой, так как он упирался и не шел.

Бедный, слепой Догони-Ветер, не понимая, что с ним делают, не зная и не видя, куда идти, остался стоять за воротами, опустивши голову и печально шевеля ушами. Наступила ночь, пошел снег, спать на камнях было жестко и холодно для бедной слепой лошади. Не­сколько часов простояла она на одном месте, но, наконец, голод заставил ее искать пищи. Поднявши голову, нюхая в воздухе, не попадется ли где-нибудь хоть клок соломы со старой, осунувшейся крыши, брела наудачу слепая лошадь и натыкалась беспрестанно то на угол дома, то на забор.

Надобно вам знать, что в Винете, как и во всех ста­ринных славянских городах, не было князя, а жители города управлялись сами собою, собираясь на площадь, когда нужно было решать какие-нибудь важные дела. Такое собрание народа для решения его собственных дел, для суда и расправы, называлось вечем. Посреди Винеты, на площади, где собиралось вече, висел на четы­рех столбах большой вечевой колокол, по звону кото­рого собирался народ и в который мог звонить каждый, кто считал себя обиженным, и требовать от народа суда и защиты. Никто, конечно, не смел звонить в вечевой колокол по пустякам, зная, что за это от народа сильно достанется.

Бродя по площади, слепая, глухая и голодная ло­шадь случайно набрела на столбы, на которых висел ко­локол, и думая, может быть, вытащить из стрехи пучок соломы, схватила зубами за веревку, привязанную к языку колокола, и стала дергать: колокол зазвонил так сильно, что народ, несмотря на то, что было еще рано, толпами стал сбегаться на площадь, желая знать, кто так громко требует его суда и защиты. Все на Винете зна­ли Догони-Ветра, знали, что он спас жизнь своему хо­зяину, знали обещание хозяина и удивились, увидя посреди площади бедного коня — слепого, голодного, дро­жащего от стужи, покрытого снегом. Скоро объясни­лось, в чем дело, и когда народ узнал, что богатый Уседом выгнал из дому слепую лошадь, спасшую ему жизнь, то единодушно решил, что Догони-Ветер имел полное право звонить в вечевой колокол. Потребовали на пло­щадь неблагодарного купца и, несмотря на его оправ­дания, приказали ему содержать лошадь по-прежнему и кормить ее до самой ее смерти. Особый человек пристав­лен был смотреть за исполнением приговора, а самый приговор был вырезан на камне, поставленном в память этого события на вечевой площади.

Говорят, впрочем, что не нужно было ни разу при­нуждать Уседома к исполнению вечевого приговора; купец почувствовал всю черноту своего поступка: кор­мил и холил слепую лошадь до самой ее смерти.