Сумка почтальона

Коля был добрый, но очень рассеянный мальчик. Он написал очень миленькое письмо к своей бабушке в Петербург: поздравлял ее с светлым праздником, опи­сывал свою деревенскую жизнь, чему он учится, как проводит время, — словом, письмо было очень, очень миленькое; но только Коля, вместо письма, вложил в пакет поллиста чистой бумаги, а письмо осталось ле­жать в книге, куда Коля его сунул. Пакет запечатан, адрес написан, почтовая марка приложена — и пустой поллист бумаги отправился в Петербург поздравлять бабушку с праздником.

Верст пятьсот проскакал Колин пакет, точно то­ропясь за каким-нибудь важным делом. Вот он и в Петербурге, а через несколько минут и в сумке почтальо­на, который бежит по улицам, звонит у подъездов и раз­дает письма по адресам. Но Колиному пакету не лежа­лось в сумке: он, как все пустые существа, был очень болтлив и любопытен.

— Вы куда отправляетесь, и что в вас написано?— спросил пакет Коли у своего соседа,— толстого, кра­сивого пакета из веленевой бумаги, украшенного боль­шою гербовою печатью, на которой была княжеская ко­рона и множество украшений.

Богатый пакет отвечал не сразу; он сначала посмот­рел, с кем имеет дело, и, видя, что дерзкий, осмелив­шийся вступить с ним в разговор, был хорошенький, глянцевитый, чистенький пакетец, удостоил его ответа.

— По адресу, который на мне написан, мой милый малютка, вы уже можете заключить, что я еду к очень и очень важному лицу. Представьте же себе, каково мне лежать в этой темной, вонючей сумке, рядом с такими пакетами, каков, например, мой сосед с левой стороны. Жаль, что вы не видите этого серого, запачканного урода, запечатанного каким-то хлебным мякишем, вместо сургуча, и какою-то солдатскою пуговицею, вместо пе­чати. И адрес-то какой на нем? каракульки! И едет-то он куда: на Петербургскую сторону, в Немощенную улицу, и то еще в подвал! Фи, невольно испачкаешься, лежа возле такого соседа!

— Я не виноват, что нас положили рядом, — отве­чал сурово солдатский пакет,—и мне, признаться, скуч­но лежать возле такого надутого, но пустого и глупого барина, как ты. Обертка-то твоя хороша, но что в сере­дине? Все пустые фразы, в которых нет ни слова прав­ды. Тот, кто писал тебя, терпеть не может того, к кому ты написан; а между тем, посмотри, сколько жела­ний, искренних поздравлений, и в конце — глубочай­шее уважение и совершеннейшая преданность! А все это вздор и ложь! Нет тут ни уважения, ни преданности, и потребуй-ка от этого покорнейшего слуги какой-ни­будь действительной услуги, тогда и узнаешь, чем пах­нет эта услужливость и уважение.

— Грубиян, невежда, как ты смеешь! Я удивляюсь, как почтальон не выкинет тебя на улицу за такие дер­зости! Ты посмотри только на мой герб.

— Что герб! — отвечал грубо солдат: — герб у тебя хорош; но под гербом-то что? Пустышка, глупые фра­зы! ни одной капли правды,— все ложь, гордость, да чванство!

Гербовый пакет готов был лопнуть с досады и лоп­нул бы наверное, если бы в это самое время почтальон не вытащил его из сумки и не передал раззолоченному швейцару.

— Слава богу! одним дураком меньше, — продол­жал расходившийся солдатский пакет; — и это глупое, надутое животное смело еще досадовать, что лежит вместе со мною... Если бы только он знал, что во мне на­писано!

— Что же такое написано в вас? — спросил Колин пакет, очутившийся по соседству с серым пакетом, за­печатанным солдатскою пуговицею.

— Да вот что, мой любезный чистенький господинчик. Я несу известие бедной, дряхлой старушке, что сын ее, о котором она не слыхала уже лет десять, с тех самых пор, как его взяли в рекруты, жив, здоров и скоро будет в отпуск. Правда, я запечатан плохим сургучом; но как будет дрожать рука старушки, разламывая этот сур­гуч! Правда, я написан каракульками, — и не мудрено: меня писал солдат, выучившийся этому искусству са­моучкою, писал — куды плохим пером и на самой серой бумаге; но если бы ты видел, какая теплая слеза ска­тилась с его усов и упала на меня? Славная слеза, я бе­режно несу ее матери. Я знаю, что меня ожидает слав­ная участь: не то, что гордого барина, который, слава богу, убрался восвояси. В него едва взглянут, а потом изорвут и бросят, сначала под стол, а потом в помой­ную яму. Мою же каждую каракульку мать подарит доброю, горячею слезою, перечтет меня тысячу раз, тысячу раз прижмет к своему любящему сердцу и спря­чет потом на груди, на своей доброй материнской груди. Эх, как бы поскорее принес меня этот несносный почтальон!

— А вы куда и с чем отправляетесь? — спросил любопытный Колин пакет, обращаясь к своему соседу с другой стороны, пакету с черной печатью.

— По цвету моей печати, — отвечал тот, — вы ви­дите, что я несу грустную новость. Бедный мальчик, ко­торый теперь лежит в больнице, прочтет во мне, что его отец скончался. Я также все облито слезами, но толь­ко не радостными слезами. Меня писала дрожащая рука женщины, потерявшей своего любимого мужа — рука матери, извещающей больного сына, что он поте­рял отца. Бедный Ваня! как-то он перенесет это изве­стие! Я воображаю, как испугается он, увидя мою зло­вещую печать, как задрожит, прочтя во мне страшную новость, как упадет лицом на свою подушечку и зальется слезами. Эх, право, лучше бы мне провалиться сквозь землю, чем ехать с таким известием.

Рука почтальона, остановившегося около какого-то учебного заведения, вытащила из сумки печальное пись­мо с черною печатью. У Колина письма очутился новый сосед, и этот был уже совсем иного свойства.

— Ха! ха! ха! — отвечал он на вопрос Колина пись­ма,—если бы вы только знали, какие уморительные вещи во мне написаны! Человек, написавший меня, превеселого нрава; я знаю, что тот, кто будет читать меня, непременно захохочет; во мне все написаны пустяки, но все такие забавные пустяки!

Другие письма, услышав разговор, также в него вме­шались. И каждое спешило высказать, какую новость оно несет.

— Я несу богатому купцу известие, что товары его проданы по высокой цене. — А я несу другому, что он банкрот. — Я иду разбранить Васю, что он так давно не пишет к своим родителям. — Меня писал деревен­ский дьячок, от имени Акулины Трифоновны к ее мужу в Петербург, и я сверху до низу набито поклонами. — А во мне, что ни слово, то ложь, даже совестно ехать с таким, грузом, право! — В разговор вмешались и пове­стки. — То-то обрадуется тот, кто получит меня, — сказала одна повестка. — Есть чему радоваться, пе­ребила другая, ты только на 10 рублей, а я на 5000. — Но тот, кому я адресована, — отвечала первая, — не знает, чем разговеться в праздник, а на тебя не обра­тят внимания.— Обрадуется и мне молодчик, к которо­му я послана: прокутит он денежки в два, три дня, спус­тит он их все по трактирам да по кондитерским: как буд­то не знает, что матери, которая их посылает, стоила много труда и лишений каждая копейка в этой сотне рублей и что она даже свою маленькую дочь оставила к празднику без подарка.

Так болтали между собою в сумке почтальона по­вестки и письма; а он, между тем, бегал по улицам и равнодушно разносил по домам радость и горе, смех и печаль, любовь и злобу, дружбу и ненависть, правду и ложь, важные известия и глупые, пустые фразы. Дошла, наконец, очередь и до Колина письма: почталь­он отдал его дворнику, дворник горничной, горнич­ная старой бабушке, которая сидела у окошка и, смотря в четыре глаза, вязала чулки. Бабушка распечатала па­кет, вынула пустой лист и смотрела на него с удивле­нием, не понимая, кто это так глупо подшутил над нею.