Аника-воин

Герой русского народного эпоса об Анике и Смерти.
В переносном смысле означает человека, который хвастается лишь вдалеке от опасности.

Молодой Аника-воин хвастается своей силой и разоряет беззащитных людей.
В пути ему встречается Смерть и упрекает его за хвастовство. Аника-воин нисколько её не боится и вызывает на поединок.
Смерть быстро одолевает его, и он, раскаявшись о необдуманном слове, начинает умолять её дать ему хоть сколько-нибудь времени, но Смерть убивает его.

Согласно одной из гипотез, русский эпос восходит к «Повести о прении живота со смертью».

Имя героя скорее всего взято из византийского сказания о герое Дигенисе, который там упоминается с постоянным эпитетом anikitos. Русские переписчики могли посчитать эпитет за имя собственное.

Аника-воин перешёл в поговорку «Аника-воин сидит да воет».
Его имя упоминается в сказках, притчах, народной драме (например, в пьесе о «Царе Максимилиане», интермедии «Аника-воин»).
Его нередко изображали с кратким изложением повести «О прении живота со смертью» на лубочных картинках.
Н. А. Некрасов в своём произведении «Кому на Руси жить хорошо».

Новгородская былина

Жил-был на свете Аника-воин. Ходил он по всей земле и повсюду наводил страх, трепет своею храбростию великою. Много полонил он земель, много поразорил городов, много церквей поразрушил, много святых икон перерубил, много христианских душ обратил в веру ла­тинскую.

Сидит Аника на пиру, похваляется:

— Я поеду-ка теперь во Иерусалим-град, полоню-ка я святую землю, растворю-ка церковь соборную, заберуся ко святой гробнице, где демьян-ладан из кадила вон не выходит, где горят свечи неугасимые.

Как сказал, так и сделал храбрый Аника-воин: седлал своего коня доброго, вскакивал в седло черкасское, выезжал в поле чистое, поехал к славному граду Иерусалиму.

Едет Аника долго ли, коротко ли, не доехал полпути до Святой земли, как вдруг навстречу ему Чудо чудное, Чудо страшное: голова у того Чуда человеческая, волосы у него до пояса, туловище звериное, а ноги лоша­диные.

Остановился конь богатырский, что вкопанный, дрожит, озирается, а Аника-воин Чуду дивуется:

— Скажи ты мне, Чудо чудное, престрашное, поведай: царь ли ты, царе­вич, король ли ты, королевич, или же ты сильный, могучий богатырь?

Отвечает ему Чудо:

— Я не царь и не царевич, и не сильный, могучий богатырь, а я Смерть страшная и грозная, неподкупная. Тот, кто сотворил небо и землю, меня со­творил, на всю землю напустил. Не скрыться от меня никому: где кого застану, в дороге ли, в избе ли, на подворье ли—скошу, как соломинку. Не доехать тебе, Аника-воин, до святого Иерусалима-града, скошу я тебя, сражу, на мать сырую землю положу.

Аника воин на эту речь усмехнулся:

— Никогда я Смерти видом не видал, слухом не слыхал. Говорили мне про Смерть, что страшна она, грозна и непомерна, да не всякому слуху верь. Не боюся я Смерти, не страшуся, подниму палицу боевую выше головы, ушибу тебя, Смерть, поражу, на мать сырую землю уложу.

Засмеялась Смерть, отвечает:

— Не храбрись, не хвались, Аника-воин; жил на свете храбрый, сильный, могучий богатырь Святогор, жил и могучий Олоферн-богатырь, жил еще и сильный Самсон-богатырь; все они были сильнее и могучее тебя, да и то мне покорилися, поклонилися...

Не слушает Аника-воин Смерти, вздымает свою палицу выше головы, хочет убить Смерть, пробить ей голову.

Вынула тут Смерть пилы невидимые, подпилила ему в руках становые жилы, взяла косу неуязвимую, подкосила его ноги резвые; подогнулись ноги в стременах, опустились руки белые, лицо белое помрачилося, очи ясные помутилися, буйная головушка на плечах повисла. Зашатался храбрый воин, грохнул, как сноп, на землю.

Заплакал, зарыдал Аника, взмолился к Смерти, зовет ее матерью родною:

— Матушка ты моя родная, Смерть, Господом Богом сотворенная, на землю попущенная! Дай ты мне веку только двадцать лет, я поеду домой, дома-то у меня злата, серебра много, добра всякого; раздам я все свое име­ние по церквам, по монастырям, по нищей братии, чтобы молились они о моей грешной душе, чтобы не погибнуть ей на страшном суде.

Отвечает Анике Смерть:

— Не трудовая у тебя казна, не потом нажитая; дунет ветер, и пой­дет твоя казна прахом, провалится, не будет от неё пользы душе твоей.

Еще пуще зарыдал Аника-воин:

— Ты, матушка родная, Смерть гордая, неприступная! Дай мне веку только десять лет, я поеду домой, захвачу казну, злато, серебро, с тобою, Смерть, поделюся, возьми с меня, сколько хочешь.

Отвечает Анике Смерть:

— Храбрый воин! Мрут на земле и цари, и царевичи, и короли, и королевичи, и все сильные, и все богатые; все бы они охотно со мною казною своею делилися; если бы мне со всех с них брать дани-выкупы великие, у меня была бы гора золотая наложена и залегла бы та гора с востока до запада.

Опять плачет, рыдает Аника-воин:

— Матушка Смерть гордая, неподкупная, неприступная! Дай мне веку только три года; побываю я у себя дома, захвачу казну, злато, серебро, по­строю церковь соборную, спишу лик твой престрашный на икону, поставлю икону на престоле, чтобы все царевичи, цари, короли и королевичи, чтобы все сильные и богатые на тебя молилися, тебе молебны служили; станут тебе каноны говорить, лик твой каменьями драгоценными украшать.

Говорит Анике Смерть:

— Нельзя этого, Аника-воин, нельзя меня ставить наравне со Госпо­дом, украшать мой лик и молиться мне.

— Ну, так дай мне веку хоть на единый час, на единую минуту, я поеду домой; есть у меня дома отец и мать, есть молодая жена и малые детушки, есть сродники и приятели... Я простился бы с отцом, с матерью, попросил бы у них великого благословеньица, попрощался бы с молодой женой, благословил бы малых детушек, простился бы и со сродниками, со приятелями.

Отвечает Анике Смерть:

— Как же ты ехал на дело ратное и с отцом, с матерью не про­стился, не испросил их благословения великого? Нет, Аника-воин, у меня, Смерти, ни отца, ни матери, ни роду, ни племени, ни друзей, ни братьев. Где я кого застигну, в церкви ли соборной, на торгу ли, на базаре, на пиру ли, на беседе, в чистом ли поле, в темном ли лесе, в синем ли море — тут ему и конец, нет ему сроку ни на час, ни на минуту. Где тужат, плачут, тут мне, Смерти, и праздник.

Слетели с небес два Ангела, два Архангела, вынули Аникину душу не честно, не хвально, посадили ее на копье, вознесли ее высоко и низвергли во тьму глубокою, в муку вечную, в палящий огонь.

Тут по Анике и славу поют.

Оригинальный текст Аника-воин

Жил-был на свете Аника-воин. Ходил он по всей землѣ и повсюду наводилъ страхъ, трепетъ своею храбростію великою. Много полонилъ онъ земель, много поразорилъ городовъ, много церквей поразрушилъ, много святыхъ иконъ перерубилъ, много христіанскихъ душъ обратилъ въ вѣру ла­тинскую.

Сидитъ Аника на пиру, похваляется:

— Я поѣду-ка теперь во Іерусалимъ-градъ, полоню-ка я святую землю, растворю-ка церковь соборную, заберуся ко святой гробницѣ, гдѣ демьянъ- ладанъ изъ кадила вонъ не выходитъ, гдѣ горятъ свѣчи неугасимыя.

Какъ сказалъ, такъ и сдѣлалъ храбрый Аника-воинъ: сѣдлалъ своего коня добраго, вскакивалъ въ сѣдло черкасское, выѣзжалъ въ поле чистое, поѣхалъ къ славному граду Іерусалиму.

Ѣдетъ Аника долго ли, коротко ли, не доѣхалъ полпути до Святой земли, какъ вдругъ навстрѣчу ему Чудо чудное, Чудо страшное: голова у того Чуда человѣческая, волосы у него до пояса, туловище звѣриное, а ноги лоша­диныя.

Остановился конь богатырскій, что вкопанный, дрожитъ, озирается, а Аника-воинъ Чуду дивуется:

— Скажи ты мнѣ, Чудо чудное, престрашное, повѣдай: царь ли ты, царе­вичъ, король ли ты, королевичъ, или же ты сильный, могучій богатырь?

Отвѣчаетъ ему Чудо:

— Я не царь и не царевичъ, и не сильный, могучій богатырь, а я Смерть страшная и грозная, неподкупная. Тотъ, кто сотворилъ небо и землю, меня со­творилъ, на всю землю напустилъ. Не скрыться отъ меня никому: гдѣ кого застану, въ дорогѣ ли, въ избѣ ли, на подворьѣ ли—скошу, какъ соломинку. Не доѣхать тебѣ, Аника-воинъ, до святого Іерусалима-града, скошу я тебя, сражу, на мать сырую землю положу.

Аника воинъ на эту рѣчь усмѣхнулся:

— Никогда я Смерти видомъ не видалъ, слухомъ не слыхалъ. Говорили мнѣ про Смерть, что страшна она, грозна и непомѣрна, да не всякому слуху вѣрь. Не боюся я Смерти, не страшуся, подниму палицу боевую выше головы, ушибу тебя, Смерть, поражу, на мать сырую землю уложу.

Засмѣялась Смерть, отвѣчаетъ:

— Не храбрись, не хвались, Аника-воинъ; жилъ на свѣтѣ храбрый, сильный, могучій богатырь Святогоръ, жилъ и могучій Олофернъ-богатырь, жилъ еще и сильный Самсонъ-богатырь; всѣ они были сильнѣе и могучѣе тебя, да и то мнѣ покорилися, поклонилися...

Не слушаетъ Аника-воинъ Смерти, вздымаетъ свою палицу выше головы, хочетъ убить Смерть, пробить ей голову.

Вынула тутъ Смерть пилы невидимыя, подпилила ему въ рукахъ становыя жилы, взяла косу неуязвимую, подкосила его ноги рѣзвыя; подогнулись ноги въ стременахъ, опустились руки бѣлыя, лицо бѣлое помрачилося, очи ясныя помутилися, буйная головушка на плечахъ повисла. Зашатался храбрый воинъ, грохнулъ, какъ снопъ, на землю.

Заплакалъ, зарыдалъ Аника, взмолился къ Смерти, зоветъ ее матерью родною:

— Матушка ты моя родная, Смерть, Господомъ Богомъ сотворенная, на землю попущенная! Дай ты мнѣ вѣку только двадцать лѣтъ, я поѣду домой, дома-то у меня злата, серебра много, добра всякаго; раздамъ я все свое имѣ­ніе по церквамъ, по монастырямъ, по нищей братіи, чтобы молились они о моей грѣшной душѣ, чтобы не погибнуть ей на страшномъ судѣ.

Отвѣчаетъ Аникѣ Смерть:

— Не трудовая у тебя казна, не потомъ нажитая; дунетъ вѣтеръ, и пой­детъ твоя казна прахомъ, провалится, не будетъ отъ нея пользы душѣ твоей.

Еще пуще зарыдалъ Аника-воинъ:

— Ты, матушка родная, Смерть гордая, неприступная! Дай мнѣ вѣку только десять лѣтъ, я поѣду домой, захвачу казну, злато, серебро, съ тобою, Смерть, подѣлюся, возьми съ меня, сколько хочешь.

Отвѣчаетъ Аникѣ Смерть:

— Храбрый воинъ! Мрутъ на землѣ и цари, и царевичи, и короли, и королевичи, и всѣ сильные, и всѣ богатые; всѣ бы они охотно со мною казною своею дѣлилися; если бы мнѣ со всѣхъ съ нихъ брать дани-выкупы великіе, у меня была бы гора золотая наложена и залегла бы та гора съ востока до запада.

Опять плачетъ, рыдаетъ Аника-воинъ:

— Матушка Смерть гордая, неподкупная, неприступная! Дай мнѣ вѣку только три года; побываю я у себя дома, захвачу казну, злато, серебро, по­строю церковь соборную, спишу ликъ твой престрашный на икону, поставлю икону на престолѣ, чтобы всѣ царевичи, цари, короли и королевичи, чтобы всѣ сильные и богатые на тебя молилися, тебѣ молебны служили; станутъ тебѣ каноны говорить, ликъ твой каменьями драгоцѣнными украшать.

Говоритъ Аникѣ Смерть:

— Нельзя этого, Аника-воинъ, нельзя меня ставить наравнѣ со Госпо­домъ, украшать мой ликъ и молиться мнѣ.

— Ну, такъ дай мнѣ вѣку хоть на единый часъ, на единую минуту, я поѣду домой; есть у меня дома отецъ и мать, есть молодая жена и малыя дѣтушки, есть сродники и пріятели... Я простился бы съ отцомъ, съ матерью, попросилъ бы у нихъ великаго благословеньица, попрощался бы съ молодой женой, благословилъ бы малыхъ дѣтушекъ, простился бы и со сродниками, со пріятелями.

Отвѣчаетъ Аникѣ Смерть:

— Какъ же ты ѣхалъ на дѣло ратное и съ отцомъ, съ матерью не про­стился, не испросилъ ихъ благословенія великаго? Нѣтъ, Аника-воинъ, у меня, Смерти, ни отца, ни матери, ни роду, ни племени, ни друзей, ни братьевъ. Гдѣ я кого застигну, въ церкви ли соборной, на торгу ли, на базарѣ, на пиру ли, на бесѣдѣ, въ чистомъ ли полѣ, въ темномъ ли лѣсѣ, въ синемъ ли морѣ — тутъ ему и конецъ, нѣтъ ему сроку ни на часъ, ни на минуту. Гдѣ тужатъ, плачутъ, тутъ мнѣ, Смерти, и праздникъ.

Слетѣли съ небесъ два Ангела, два Архангела, вынули Аникину душу не честно, не хвально, посадили ее на копье, вознесли ее высоко и низвергли во тьму глубокою, въ муку вѣчную, въ палящій огонь.

Тутъ по Аникѣ и славу поютъ.