На одной улице стоял старый-престарый дом, построенный лет триста тому назад. Это можно было прочесть на балке, где год его постройки был вырезан в обрамлении тюльпанов и плетей хмеля. Там же было целое стихотворение, написанное так, как писали в старину, а на балках над каждым окном красовались уморительные рожи. Верхний этаж далеко выступал над нижним, а под самой крышей проходил водосточный желоб, оканчивавшийся головой дракона. Дождевая вода должна была вытекать у дракона из пасти, но текла из брюха — желоб-то был дырявый.
Все прочие дома на улице были такие новенькие, опрятные, с большими окнами и ровными стенами. Сразу видно было, что они не желают иметь ничего общего со старым домом и, пожалуй, даже думают про себя: «Долго ли это старье будет торчать тут на позор всей улице? Из-за этого выступа нам не видно, что делается дальше на нашей стороне улицы. А лестница-то! Широченная, будто во дворце, высоченная, словно ведет на колокольню. Железные перила как у входа в могильный склеп, да еще с медными шишками. Какая безвкусица!»
На другой стороне улицы дома были такие же новенькие, опрятные, и думали они то же самое. Но в одном из них сидел у окна маленький краснощекий мальчик с ясными лучистыми глазами. Ему старый дом и при солнце и при луне нравился куда больше всех остальных. Он глядел на стену старого дома с облупившейся штукатуркой, и его воображению рисовались самые причудливые картины прошлого: целая улица, застроенная такими же домами с широкими лестницами, выступами и островерхими кровлями, солдаты с алебардами и водосточные желоба, извивающиеся, словно драконы и змеи. Да, на этот дом можно было заглядеться!
А жил в нем старик, носивший панталоны до колен, камзол с большими металлическими пуговицами и парик — самый настоящий, это сразу было видно. По утрам к старику являлся старый слуга, который прибирал в доме и ходил за покупками. Остальное время старик оставался в доме совсем один. Случалось, он подходил к окну и выглядывал на улицу. Мальчик кивал ему, и старик кивал в ответ. Так они познакомились и подружились, хотя не обмолвились ни словом. Ну да это ничуть им не мешало.
Мальчик слышал, как родители его говорили:
— Старику живется неплохо, вот только он ужасно одинок!
И вот в ближайшее же воскресенье мальчик завернул что-то в бумагу, вышел за ворота и остановил проходившего мимо слугу старика.
— Послушай! Снеси-ка это от меня старому господину напротив! У меня два оловянных солдатика, так вот ему один! Пусть возьмет его, ведь я знаю, что он ужасно одинок!
Старый слуга обрадованно кивнул и отнес солдатика в старый дом. Потом тот же слуга вернулся спросить, не хочет ли мальчик сам побывать у старика. Родители позволили, и мальчик отправился в гости.

Медные шишки на перилах блестели ярче обычного, как будто их вычистили к приходу гостя. А резные трубачи — на дверях были вырезаны трубачи, выглядывающие из тюльпанов,— казалось, трубили изо всех сил, и щеки их так и раздувались: «Ту-ру-ру! Мальчик идет! Ту-ру-ру!»
Двери открылись, и мальчик вошел в коридор. Стены здесь были увешаны старинными портретами рыцарей в доспехах и дам в шелковых платьях. Доспехи бряцали, платья шуршали... Внутренняя лестница сначала поднималась высоко вверх, а потом приспускалась вниз, и вот уж мальчик на изрядно ветхой террасе с большими дырами и длинными щелями в полу, через которые пробивались зеленая трава и листья. Вся терраса, весь двор и стена дома так густо поросли зеленью, что терраса казалась настоящим садом, хотя на самом-то деле она была всего-навсего терраса! Тут стояли старинные цветочные горшки в виде голов с ослиными ушами. Цветы в них росли как хотели. В одном горшке так и лезла через край гвоздика. Зеленые ростки ее разбегались во все стороны и как будто говорили: «Ветерок ласкает меня, солнышко целует и обещает подарить мне еще один цветок в воскресенье! Цветок в воскресенье!»
С террасы мальчика провели в комнату, обитую свиной кожей, тисненной золотыми цветами.
— Позолота сотрется, свиная кожа остается!—сказали стены.
В этой комнате стояли резные кресла с высокими спинками и подлокотниками.
— Присядь! Присядь! — приглашали они.— Ох, какая ломота в костях! И мы схватили ревматизм, как и старый шкаф. Ревматизм в пояснице!
Наконец мальчик попал в комнату с выступом на улицу. Тут сидел старичок хозяин.
— Спасибо за оловянного солдатика, дружок! — сказал он.— И спасибо за то, что зашел проведать!
«Так, так!» или, скорее, «крак, крак!» закряхтела вся мебель. Стульев, столов и кресел было так много, что они чуть ли не выглядывали друг у дружки из-за спины, чтобы посмотреть на мальчика.
На стене висел портрет молодой дамы с красивым живым лицом, но причесанной и одетой по старинной моде: волосы напудрены, платье колоколом. Она не сказала ни «так», ни «крак», а только ласково посмотрела на мальчика, и он сразу же спросил у старика:
— Где ты ее достал?
— Напротив, у старьевщика,— отвечал тот.— Там много таких портретов, но никому до них дела нет: никто не знает, с кого они писаны, все эти люди давным-давно покоятся в земле. Вот и эта дама умерла лет пятьдесят назад, но я знал ее.
За стеклом под картиной висел букет сухих цветов. Им, верно, тоже было лет под пятьдесят, такие старые они были на вид.
Маятник больших часов качался взад и вперед, стрелка двигалась по кругу, и все в комнате старело с каждой минутой, само того не замечая.
— У нас дома говорят, что ты ужасно одинок,— сказал мальчик.
— О, меня постоянно навещают воспоминания прошлого... Они приводят с собой столько знакомых лиц и образов! А теперь вот и ты навестил меня! Нет, мне хорошо!
И старичок снял с полки книгу с картинками. Тут были целые процессии, диковинные кареты, каких сегодня уже не увидишь, солдаты, похожие на трефовых валетов, ремесленники с развевающимися цеховыми знаменами. У портных на знаменах были изображены ножницы, поддерживаемые двумя львами, а у сапожников не сапоги, а двуглавый орел — сапожники ведь делают все парные вещи.
Да, это была книга так книга!
Старичок хозяин пошел в другую комнату за вареньем, яблоками и орехами. Нет, в старом доме было чудо как хорошо!
— А я здесь не выдержу!—сказал оловянный солдатик, стоявший на сундуке.— Тут так пусто, так печально. Нет, кто привык к жизни в семье, тому здесь не житье. Я здесь не выдержу! День тянется здесь без конца, а вечер и того дольше. Тут не услышишь ни приятных бесед, какие вели, бывало, твои родители, ни веселой возни ребятишек. Нет, старый хозяин так одинок! Ты думаешь, его кто-нибудь целует? Глядит на него ласково? Устраивает у него елку? Ничего у него нет впереди, кроме похорон. Я здесь не выдержу!
— Ну, полно! —сказал мальчик.— По-моему, здесь чудесно. А еще сюда приходят старые воспоминания и приводят с собою столько знакомых лиц!
— Не видал, не знаю!—отвечал оловянный солдатик.— Я здесь не выдержу!
— Должен выдержать!—сказал мальчик.
Тут в комнату вошел сияющий хозяин с отменным вареньем, яблоками и орехами, и мальчик думать забыл об оловянном солдатике.
Веселый и довольный, вернулся он домой. Проходили дни и недели. Мальчик просил слугу кланяться хозяину старого дома, и тот просил кланяться в ответ, и вот мальчик опять отправился к нему в гости.
Резные трубачи затрубили: «Ту-ру-ру! Мальчик идет! Ту-ру-ру!» Рыцари на портретах забряцали мечами и доспехами, дамы зашелестели платьями; свиная кожа заговорила, а старые кресла заскрипели и закряхтели от ревматизма в пояснице: «Ох!» Словом, все было как в первый раз, потому что часы и дни в старом доме шли один как другой, без всякой перемены.
— Я не выдержу! — сказал оловянный солдатик.— Я уже плакал оловом. Здесь чересчур тоскливо. Отправьте меня лучше на войну, пусть я лишусь рук и ног — все-таки перемена. Сил моих больше нет! Теперь я знаю, как это приходят старые воспоминания и приводят с собой знакомые лица! Меня они тоже посетили, и, поверь, им не обрадуешься! Особенно если они зачастят. Под конец я чуть не спрыгнул с сундука. Я видел тебя и всех твоих, вы все стояли передо мной как живые. Было то самое воскресное утро, ты помнишь. Все вы, ребятишки, стояли в столовой и пели. Мать и отец стояли рядом. Вдруг дверь отворилась, и вошла ваша двухгодовалая сестренка Мария. А ей стоит только услышать музыку или пение — все равно какое,— сейчас же в пляс. Вот она и давай танцевать, только никак в такт не попадет — вы пели так протяжно. А она вытянет шейку и то одну ножку поднимет, то другую — нет, все не ладится! Я не удержался, засмеялся про себя да и кувырк со стола! Набил себе шишку, до сих пор не прошла, и поделом мне. И еще много чего вспоминается мне. Все, что я видел, слышал и пережил у вас дома, стоит у меня перед глазами. Так вот, оказывается, какие они, эти воспоминания, вот что они приводят с собой... Скажи, вы по-прежнему поете по воскресеньям? Расскажи мне что-нибудь про малютку Марию! И еще — как поживает мой товарищ, второй оловянный солдатик? Вот счастливец! Нет, нет, я просто не выдержу!
— Я тебя подарил! — сказал мальчик.— И ты должен оставаться тут! Как ты этого не понимаешь!
Вошел старичок со шкатулкой, доверху набитой разными занятными вещами: баночками для белил и притирок, старинными картами — таких больших, расписанных золотом, теперь уж не увидишь. Старичок отпер для гостя и большие ящики старинного бюро, открыл клавикорды, на крышке которых изнутри был нарисован ландшафт. Инструмент издавал тихие дребезжащие звуки, а сам хозяин напевал при этом какую-то песню.
— Это она певала когда-то! — сказал старичок, кивнув на портрет, купленный у старьевщика, и глаза его заблестели.
— Хочу на войну! Хочу на войну! — во все горло закричал оловянный солдатик и бросился с сундука на пол.
Куда же он девался? Искал его и сам старичок хозяин, искал и мальчик — нет нигде, да и только!
— Ну, я найду его после!—сказал старичок, но так и не нашел. Пол был весь в щелях, солдатик упал в одну из них и лежал там, как в открытой могиле.
День прошел, и мальчик вернулся домой, и прошла неделя, а за ней и еще несколько недель. Окна замерзли, и мальчику приходилось дышать на стекло, чтобы оттаял глазок и можно было взглянуть на старый дом. Снег запорошил все завитушки и надпись на балке, завалил лестницу — дом стоял словно нежилой. Так оно и было: старичок, хозяин его, умер.
Вечером к старому дому подъехала повозка, на нее поставили гроб и повезли старичка за город — его должны были похоронить в фамильном склепе. Никто не шел за гробом — все друзья старика давным-давно умерли. Мальчик послал вслед гробу воздушный поцелуй.
Несколько дней спустя в старом доме назначен был аукцион. Мальчик видел из окна, как уносили старинные портреты рыцарей и дам, цветочные горшки с ослиными ушами, старинные стулья и шкафы.
Все это разошлось что куда. Портрет дамы, купленный в лавке старьевщика, вернулся туда же да так там и остался — никто ведь не знал этой дамы, никому не нужен был ее портрет.
А весной снесли и сам старый дом — эту развалюху, как говорили люди. С улицы можно было видеть комнату, обитую свиной кожей, которая была порвана и свисала клочьями. Зелень террасы густо обвивала падающие балки. А потом место это расчистили совсем.
— Вот и отлично! — сказали соседние дома.
Вместо старого дома появился новый, с большими окнами и ровными белыми стенами. Перед ним, там, где стоял старый дом, разбили садик, и виноградные лозы потянулись оттуда к стене соседнего дома. Перед садиком поставили железную решетку с железной калиткой. Все это выглядело так красиво, что прохожие останавливались и глядели сквозь решетку. Воробьи стайками усаживались на виноградные лозы и чирикали наперебой, да только не о старом доме — они ведь не могли его помнить. С тех пор прошло столько лет, что мальчик успел стать мужчиной— дельным мужчиной на радость своим родителям. Он только что женился и переехал со своей молодой женой в этот новый дом. И вот он стоял в садике и глядел, как его жена сажала в клумбу приглянувшийся ей полевой цветок. Посадив цветок, она хотела примять землю пальцами и вскрикнула:
— Ой! Что это?
Она укололась — из рыхлой земли торчало что-то острое.
Это был — представьте себе!—оловянный солдатик, тот самый, что пропал у старика, завалялся-затерялся в мусоре и много лет пролежал в земле.
Молодая женщина обтерла солдатика сначала зеленым листом, а затем своим тонким носовым платком. Какой чудесный аромат исходил от него! Оловянный солдатик словно от обморока очнулся.
— Дай-ка взглянуть! —сказал молодой человек, смеясь и качая головой.— Это, конечно, не тот самый, но он напоминает мне историю с оловянным солдатиком, когда я был еще маленьким.
И он рассказал своей жене о старом доме, его хозяине и оловянном солдатике, которого послал старику, потому что тот был ужасно одинок, и рассказывал он так точно и живо, что у молодой женщины навернулись на глаза слезы.
— А может, это все же тот самый? —сказала она.— Спрячу его на память об этой истории. А ты непременно покажи мне могилу старика!
— Я не знаю, где она! — отвечал он.— Да и никто не знает! Все его друзья умерли раньше его, никому не было до него дела, а я тогда был еще совсем маленьким.
— Как ужасно быть таким одиноким!—сказала она.
— Ужасно!—откликнулся оловянный солдатик.— Но какое счастье сознавать, что тебя не забыли!
— Счастье! — повторил чей-то голос совсем рядом, но никто не расслышал его, кроме оловянного солдатика.
А был это лоскуток свиной кожи, которой когда-то была обита комната старого дома. Позолота с него вся сошла, и он был похож скорее на сырую землю, но у него был свой взгляд на вещи, и он его высказал:
— Позолота сотрется, свиная кожа остается.
Только оловянный солдатик с этим не согласился.