У короля Додона были три дочери. Приехал к ним свататься Иван-царевич: у него были по колено ноги в се́ребре, по локоть руки в золоте, во лбу красно солнышко, на затылке светел месяц. Стал он сватать у короля Додона дочек: «Я, — говорит, — ту возьму, которая в трех брюхах родит семь молодцев — таких, как я сам, чтоб по колено ноги были в се́ребре, но локоть руки в золоте, во лбу красно солнышко, на затылке светел месяц». Выскочила меньшая дочь Марья Додоновна и говорит: «Я рожу в трех брюхах семь молодцев еще лучше тебя!» Полюбилась эта речь Ивану-царевичу, взял он Марью-царевну за себя замуж. Прошло несколько времени, стала она беременна, а Иван-царевич собирается на службу ехать. «Как же ты меня одну покидаешь?» — «Я пошлю за твоей сестрой». Привезли сестру; он и уехал.

Немного спустя родила Марья-царевна трех молодцев: по колено ноги в се́ребре, по локоть руки в золоте, во лбу красно солнышко, на затылке светел месяц. На ее бессчастье и сука ощенилась в ту ж пору. Сестра взяла сыновей Марьи Додоновны и забросила на остров, а как приехал Иван-царевич, она принесла ему трех щенков и говорит: «Вот твоя хвастунья трех щенков принесла!» Иван-царевич отвечал: «Ну, пусть до другого брюха!» В другой раз Марья Додоновна сделалась беременна; опять Иван-царевич уехал на службу. Жена без него родила еще трех молодцев; на ее бессчастье и сука ощенилася. Сестра взяла детей, не показала матери и забросила на тот же остров. Иван-царевич приехал домой, она и говорит ему: «Вот твоя хвастунья опять трех щенков принесла!» — «Пусть до третьего брюха», — сказал царевич.

В третий раз сделалась Марья Додоновна беременна; опять Иван-царевич уехал на службу. Она родила одного мальчика; на ее бессчастье и сука ощенилася. Марья Додоновна не показала никому этого ребенка, спрятала его за пазуху; сестра пристает: «Если не покажешь этого ребенка, я тебя удушу!» Нет, не показала. Приехал Иван-царевич, сестра тащит ему щенка и говорит: «Вот твоя хвастунья опять щенка принесла!» Иван-царевич заковал свою жену в бочку и пустил на сине море. Она плавала, плавала по́ морю, а ребеночек растет все больше да больше, начал уж и говорить. «Матушка! Позволь мне протянуться». — «Нет, душечка! Еще бочка не шарахтит, глубь под нею, пожалуй, утонем!» Бочка все дале, дале, к берегу ближе, ближе, стала шарахтить со́ дну. «Ну, матушка! Теперь мы на мель попали, можно мне протянуться?» — «Теперь протянись!» Он протянулся — обручи все лопнули.

Вышли они из бочки на остров; ходят по острову да дороги ищут, куда идти. Шли-шли, нашли тропочку; пустились по этой тропочке, шли-шли, нашли дом. Входят в дом, глядь туда-сюда — лежат на стульях рубашечки ношеные, немытые. Марья Додоновна взяла эти рубашечки, перестирала, переполоскала, пересушила, перекатала и в передний угол уклала. И посуда на столе стоит немытая; как покушано — не прибрано. Она и посуду перемыла, перетерла, пол подмела; везде чисто стало. Потом говорит сыну: «Кто-то сюда идет; пойдем, за печку спрячемся». Спрятались за печку, постояли немножко и видят, что вошли в горницу шесть человек, вошли и обрадовались, что все в доме вымыто и убрано. «Кто таков мыл-убирал у нас? Покажись! — говорят мо́лодцы. — Если ты красная девица — будешь нам родная сестра, а если ты в полвека молодица — будешь нам родная матушка!»

Марья Додоновна вышла из-за печки; шесть молодцев бросились к ней на шею и говорили таково слово: «Будь же ты нам родимая матушка!» Стали они все вместе жить, стали ее расспрашивать: «Откуда явилась ты к нам, родимая матушка?» Отвечала она: «Была я замужем за Иваном-царевичем, родила в первом брюхе трех мальчиков — по колено ноги в се́ребре, по локоть руки в золоте, во лбу красно солнышко, на затылке светел месяц. Сестра захватила их, куда-то спровадила, а мужу сказала: «Вот твоя хвастунья трех щенков принесла!» Иван-царевич не тронул меня до второго брюха; опять родила я трех мальчиков, опять сестра их спровадила, а мужу трех щенков показала. Иван-царевич не тронул меня до третьего брюха. В третий раз родила я одного мальчика и спрятала его за пазуху; сестра побежала к мужу. «Твоя, говорит, хвастунья опять щенка принесла!» Он заковал меня с сыном в бочку и пустил на сине море. Долго мы плавали; сынок мой вырос, протянулся — бочка лопнула; мы вышли на этот остров и попали к вам в дом. А вы, мои детушки, где родилися-воспиталися?» — «Где родились, мы и сами не ведаем; а выросли на этом острове, нас львица своим молоком выпоила».

Тут сняли мо́лодцы свои шапочки, глядит Марья Додоновна, а у них у всех на лбу красно солнышко, на затылке светел месяц. «Ах, мои милые детушки! Видно, вы мои рожоные!» — сказала Марья-царевна и упала с радости замертво. Взяли они ее, подняли, оттерли — и она ожила. «Мама! Благослови нас в путь-дорогу батюшку искать». — «Бог вас благослови!» Пошли они все семеро, добрались до того царства, где Иван-царевич жил, и спросили про него. Их тотчас впустили во дворец; мо́лодцы понадвинули себе на лбы шапочки, вошли к Ивану-царевичу и говорят: «Не угодно ли послушать историйку?» — «Хорошо, сказывайте; я люблю историйки». Они и рассказали, как забросила их злая тетка на остров, как они выросли и мать нашли; потом сняли шапочки. Иван-царевич увидал, что у них по колено ноги в се́ребре, по локоть руки в золоте, во лбу красно солнышко, на затылке светел месяц, признал их за своих детей; не мешкая, послал гонцов за женою; а ехидную тетку привязал к жеребцу за хвост и приударил того жеребца плетью: он полетел стрелою в чистое поле и размыкал ее по кустам, по оврагам. Марья Додоновна воротилась к мужу, и стали они жить-поживать да добра наживать.