Сказка про славного царя Гороха и его прекрасных дочерей царевну Кутафью и царевну Горошинку

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Сказываются сказки старикам да старушкам на утеше­нье, молодым людям на поученье, а малым ребятам на послушанье. Из сказки слова не выкинешь, а что было, то и быльём поросло. Только бежал мимо косой заяц — послушал длинным ухом, летела мимо жар-птица — по­смотрела огненным глазом... Шумит-гудит зелёный лес, расстилается шёлковым ковром трава-мурава с лазоревыми цветками, поднимаются к небу каменные горы, льются с гор быстрые реки, бегут по синю морю ко­раблики, а по тёмному лесу на добром коне едет могуч русский богатырь, едет путём-дорогою, чтобы добыть разрыв-траву, которой открывается счастье богатырское. Ехал-ехал богатырь и доехал до росстани, где сбежа­лись три пути-дороженьки. По какой ехать? Поперёк одной лежит дубовая колода, на другой стоит берёзовый пень, а по третьей ползёт маленький червячок-светлячок. Нет дальше ходу богатырю.

— Чур меня! — крикнул он на весь дремучий лес. — Отвались от меня нечистая сила...

От этого покрика богатырского с хохотом вылетел из берёзового дупла сыч, дубовая колода превратилась в злую ведьму и полетела за сычом, засвистели над бо­гатырской головой чёрные вороны...

— Чур меня!..

И вдруг всё пропало, сгинуло. Остался на дороге один червячок-светлячок, точно кто потерял дорогой камень-самоцвет.

— Ступай прямо! — крикнула из болота лягушка. — Ступай, да только не оглядывайся, а то худо будет...

Поехал богатырь прямо, а впереди поляна, а на по­ляне огненными цветами цветут папоротники. За поля­ной, как зеркало, блестит озеро, а в озере плавают русалки с зелёными волосами и смеются над богатырём девичьим смехом:

— У нас, богатырь, разрыв-трава! У нас твоё счастье...

Задумался могучий богатырь, остановился добрый конь.

Впрочем, что же это я вам рассказываю, малые ре­бятки? — это только присказка, а сказка впереди.

I

Жил-был, поживал славный царь Горох в сво­ём славном царстве гороховом. Пока был молод царь Горох, больше всего он любил повеселиться. День и ночь веселился, и все другие ве­селились с ним.

— Ах, какой у нас добрый царь Горох! — говори­ли все.

А славный царь Горох слушает, бородку поглажива­ет, и ещё ему делается веселее. Любил царь Горох, когда его все хвалили.

Потом любил царь Горох повоевать с соседними ко­ролями и другими славными царями. Сидит-сидит, а по­том и скажет:

— А не пойти ли нам на царя Пантелея? Что-то он как будто стал зазнаваться на старости лет... Надо его проучить.

Войска у царя Гороха было достаточно, воеводы были отличные, и все были рады повоевать. Может быть, и самих побьют, а все-таки рады. Счастливо воевал царь Горох и после каждой войны привозил много всякого добра — и золотой казны, и самоцветных каменьев, и шёлковых тканей, и пленников. Он ничем не брезговал и брал дань всем, что попадало под руку: мука — пода­вай сюда и муку, дома пригодится; корова — давай и корову, сапоги — давай и сапоги, масло — давай и масло в кашу. Даже брал царь Горох дань лыком и веником. Чужая каша всегда слаще своей, и чужим ве­ником лучше париться.

Все иностранные короли и славные цари завидовали удаче царя Гороха, а главное, его весёлому характеру. Царь Пантелей, у которого борода была до колен, го­ворил прямо:

— Хорошо ему жить, славному царю Гороху, когда у него весёлый характер. Я отдал бы половину своей бороды, если бы умел так веселиться.

Но совсем счастливых людей не бывает на свете. У каждого найдётся какое-нибудь горе. Ни подданные, ни воеводы, ни бояре не знали, что у весёлого царя Гороха тоже есть своё горе, да ещё не одно, а целых два горя. Знала об этом только одна жена царя Горо­ха, славная царица Луковна, родная сестра царя Пантелея. Царь и царица от всех скрывали своё горе, чтобы народ не стал смеяться над ними.

Первое горе заключалось в том, что у славного царя Гороха на правой руке было шесть пальцев.

Он таким родился, и это скрывали с самого детства, так что славный царь Горох никогда не снимал с пра­вой руки перчатки. Конечно, шестой палец — пустяки, можно жить и с шестью пальцами, а беда в том, что благодаря этому шестому пальцу царю Гороху всего было мало. Он сам признавался своей царице Луковне:

— Кажется, взял бы всё на свете одному себе... Раз­ве я виноват, что у меня так рука устроена?

— Что же, бери, пока дают, — утешала его царица Луковна. — Ты не виноват. А если добром не отдают, так можно и силой отнять.

Царица Луковна во всём и всегда соглашалась со своим славным царём Горохом. Воеводы тоже не спо­рили и верили, что воюют для славы, отбирая чужую кашу и масло. Никто и не подозревал, что у славного царя Гороха шесть пальцев на руке и что он из жадно­сти готов был отнять даже бороду у царя Пантелея, то­же славного и храброго царя.

II

Второе горе славного царя Гороха было, пожа­луй, похуже. Дело в том, что первым у славного царя Гороха родился сын, славный и храбрый царевич Орлик, потом родилась прекрасная царевна Кутафья неописанной красоты, а третьей родилась ма­ленькая-маленькая царевна Горошинка, такая малень­кая, что жила в коробочке, в которой раньше славная царица Луковна прятала свои серёжки. Маленькой ца­ревны Горошинки решительно никто не видал, кроме отца с матерью.

— Что мы с ней будем делать, царица? — спраши­вал в ужасе славный царь Горох. — Все люди родят­ся, как люди, а наша дочь с горошинку...

— Что же делать — пусть живёт... — печально отвечала царица.

Даже царевич Орлик и прекрасная царевна Кутафья не знали, что у них есть сестра Горошинка. А мать лю­била свою Горошинку больше, чем других детей, — тех и другие полюбят, а эта мила только отцу с матерью.

Царевна Горошинка выросла ростом в горошинку и была так же весела, как отец. Её трудно было удер­жать в коробочке. Царевне хотелось и побегать, и по­играть, и пошалить, как и другим детям. Царица Луковна запиралась в своей комнате, садилась к столу и открывала коробочку. Царевна Горошинка выскакива­ла и начинала веселиться. Стол ей казался целым полем, по которому она бегала, как другие дети бегают по настоящему полю. Мать протянет руку, и царевна Горошинка едва вскарабкается на неё.

Она любила везде прятаться, и мать, бывало, едва её найдёт, а сама боится пошевелиться, чтобы, греш­ным делом, не раздавить родного детища. Приходил и славный царь Горох полюбоваться на свою царевну Го­рошинку, и она пряталась у него в бороде, как в лесу.

— Ах, какая она смешная! — удивлялся царь Горох, качая головой.

Маленькая царевна Горошинка тоже удивлялась.

Какое всё большое кругом — и отец с матерью, и комнаты, и мебель! Раз она забралась на окно и чуть не умерла от страха, когда увидела бежавшую по улице собаку. Царевна жалобно запищала и спряталась в на­пёрсток, так что царь Горох едва её нашёл.

Всего хуже было то, что, как царевна Горошинка стала подрастать, — ей хотелось всё видеть и всё знать. И то покажи ей, и другое, и третье... Пока была маленькой, так любила играть с мухами и тара­канами. Игрушки ей делал сам царь Горох — нечего делать, хоть и царь, а мастери для дочери игрушки.

Он так выучился этому делу, что никто другой в государстве не сумел бы сделать такую тележку для царевны Горошинки или другие игрушки. Всего удивительнее было то, что мухи и тараканы тоже любили маленькую царевну, и она даже каталась на них, как большие люди катаются на лошадях.

Были, конечно, и свои неприятности. Раз царевна Горошинка упросила мать взять её с собой в сад.

— Только одним глазком взглянуть, матушка, какие сады бывают, — упрашивала царевна Горо­шинка. — Я ничего не сломаю и не испорчу...

— Ах, что я с ней буду делать? — взмолилась царица Луковна.

Однако пошли в сад. Царь Горох стоял настороже, чтобы кто-нибудь не увидал царевны Горошинки, а царица вышла на дорожку и выпустила из коробочки свою дочку. Ужасно обрадовалась царевна Горошин­ка и долго резвилась на песочке и даже спряталась в колокольчике. Но эта игра чуть не кончилась бе­дой. Царевна Горошинка забралась в траву, а там сидела толстая, старая лягушка — увидела она ма­ленькую царевну, раскрыла пасть и чуть не прогло­тила её, как муху. Хорошо, что вовремя прибежал сам славный царь Горох и раздавил лягушку ногой.

III

Так жил да поживал славный царь Горох. Все ду­мали, что он останется весёлым всегда, а вышло не так. Когда родилась царевна Горошинка, он уже был не молод, а потом начал быстро стариться. На глазах у всех старился славный царь Горох.

Лицо осунулось, пожелтело, глаза ввалились, руки начали трястись, а старого веселья как не бывало. Сильно изменился царь Горох, а с ним вместе приуныло и всё гороховое царство. Да и было отчего приуныть: состарившийся царь Горох сделался подозрительным, всюду видел измену и никому не верил, даже самым любимым боярам и воеводам.

— Никому не верю! — говорил царь Горох им в гла­за. — Все вы готовы изменить мне при первом удобном случае, а за спиной, наверно, смеётесь надо мной... Всё знаю! Лучше и не оправдывайтесь.

— Помилуй, славный царь Горох! — взмолились боя­ре и воеводы. — Да как мы посмеем что-нибудь дур­ное даже подумать... Все тебя любят, славный царь Горох, и все готовы жизнь свою отдать за тебя.

— Знаю, знаю. Правые люди не будут оправдывать­ся. Вы только то и делаете, что ждёте моей смерти.

Все начали бояться славного царя Гороха. Такой был весёлый царь, а тут вдруг точно с печи упал — и узнать нельзя. И скуп сделался царь Горох, как Кощей. Сидит и высчитывает, сколько добра у него съели и выпили гости, да, кроме того, сколько ещё разных подарков получили. И обидно старику, что столько добра пущено на ветер, и жаль своей царской казны. Начал царь Го­рох всех притеснять, каждую денежку высчитывать и даже по утрам сидел в кухне, смотрел, как варят ему щи, чтобы повара не растащили провианта.

— Воры вы все! — корит царь Горох своих пова­ров. — Только отвернись, вы всю говядину из горшка повытаскаете, а мне одну жижу оставите.

— Смилуйся, царь-государь! — вопили повара и ва­лялись у царя Гороха в ногах. — Да как мы посмеем таскать твою говядину из горшков...

— Знаю, знаю. У меня всё царство вор на воре — вором погоняет.

Дело дошло до того, что славный царь Горох велел при себе и хлеб резать, и сам считал куски, и даже коров доить стал, чтобы не выпили царского молока неверные слуги. Всем пришлось плохо, даже царица Луковна — и та голодала. Плачет, а попросить кусочка хлеба не смеет у царя. Исхудала бедная и только од­ному радовалась, что ровно ничего не стоило прокор­мить любимую дочь Горошинку. Царевна Горошинка была сыта крошечками...

«Испортили царя! — думали все. — Какой-нибудь колдун испортил, не иначе дело. Долго ли испортить всякого человека... А какой был у нас славный да ве­сёлый царь!..»

А славный царь Горох с каждым днём делался всё хуже и злее. Начал он людей по тюрьмам сажать, а других прямо казнил. Ходят по всему гороховому цар­ству немилостивые царские приставы, ловят людей и казнят. Чтобы услужить царю Гороху, они выбирали са­мых богатых, чтобы их именье пошло в царскую казну.

— Однако сколько у меня развелось изменников! — удивляется славный царь Горох. — Это они у меня столько всякого добра наворовали... А я-то по простоте ничего и не замечаю. Ещё бы немного, так я бы сам с голоду помер...

IV

С каждым днём славный царь Горох делался всё хуже и хуже, а народ всё искал, кто его испор­тил. Искали-искали и наконец нашли. Оказалось, что царя испортила его родная дочь, прекрасная Ку­тафья. Да, она самая... Нашлись люди, которые уверя­ли, что своими глазами видели, будто она вылетала из дворца, обернувшись сорокой, а то ещё хуже — бегала по городу мышью и подслушивала, кто и что болтает про царя. От неё, дескать, и всё зло по гороховому царству пошло. Доказательства были все налицо: слав­ный царь Горох любил только одну прекрасную царевну Кутафью. Он даже прогнал всех своих поваров, а глав­ного повесил перед кухней, и теперь царское кушанье готовила одна прекрасная царевна Кутафья. Ей только одной верил теперь царь Горох, и никому больше.

— Что нам делать теперь? — жаловались все друг другу. — Домашний враг сильнее всех... Погубит пре­красная царевна Кутафья всё царство. Некуда нам де­ваться от колдуньи...

Впрочем, оставалась ещё одна последняя надежда. О красоте царевны Кутафьи прошла слава по всем зем­лям, и к царю Гороху наезжали женихи со всех сто­рон. Лиха беда в том, что она всем отказывала. Все не хороши женихи. Но ведь надоест же когда-нибудь ей в девках сидеть, выйдет она замуж, и тогда все вздохнут свободно. Думали, судили, рядили, передумывали, а пре­красная царевна Кутафья и думать ничего не хотела о женихе. Последним наехал к царю Гороху молодой ко­роль Косарь, красавец и богатырь, каких поискать, но и он получил отказ, то есть отказал ему сам царь Горох.

— Королевство у тебя маловато, король Косарь, — заявил ему славный царь Горох, поглаживая бород­ку. — Еле-еле сам сыт, а чем жену будешь кормить?

Обиделся король Косарь, сел на своего коня и ска­зал на прощанье царю Гороху:

— Из маленького королевства может вырасти и большое, а из большого царства ничего не останется. Отгадай, что это значит?

Славный царь Горох только посмеялся над хвастов­ством короля Косаря: молод-де ещё, на губах молоко не обсохло!

Царевны, прекрасной Кутафьи, отец даже не спро­сил, нравится ей жених или не нравится. Не девичье это дело женихов разбирать — отец с матерью лучше знают, кому отдать родное детище.

Прекрасная царевна Кутафья видела из своего тере­ма, как уезжал домой король Косарь, и горько плака­ла. Пришёлся ей к самому сердцу красавец король, да, видно, ничего против воли родительской не поделаешь. Всплакнула и царица Луковна, жалеючи дочь, а сама и пикнуть не смела перед царём.

Не успел славный царь Горох оглянуться, как король Косарь принялся разгадывать свою загадку. Первым де­лом он пошёл войной на царя Пантелея, начал брать города и избил несчётное число народа.

Испугался царь Пантелей и стал просить помощи у царя Гороха. Раньше они ссорились, а иной раз и во­евали, но в беде некогда разбирать старых счётов. Од­нако славный царь Горох опять погордился и отказал.

— Управляйся, как знаешь, — сказал он через послов царю Пантелею. — Всякому своя рубашка ближе к телу.

Не прошло и полугода, как прибежал и сам царь Пантелей. У него ничего не осталось, кроме бороды, а его царством завладел король Косарь.

— Напрасно ты мне не помог, — укорял он царя Го­роха. — Вместе-то мы его победили бы, а теперь он меня разбил и тебя разобьёт.

— Это мы ещё увидим, а твой Косарь — молокосос...

V

Завоевав царство Пантелея, король Косарь послал к славному царю Гороху своих послов, которые и сказали:

— Отдай нашему храброму королю Косарю свою дочь, прекрасную царевну Кутафью, а то тебе будет то же, что царю Пантелею.

Рассердился царь Горох и велел казнить Косаревых послов, а самому королю Косарю послал собаку с об­рубленным хвостом. Вот, дескать, тебе самая подходя­щая невеста...

Рассердился и король Косарь и пошёл войной на го­роховое царство, идёт — и народ, словно косой, косит. Сколько сёл разорил, сколько городов выжег, сколько народу погубил, а воевод, которых выслал против него царь Горох, в полон взял. Долго ли, коротко ли сказка сказывается, а только король Косарь подступил уже к самой столице, обложил её кругом, так что никому ни проходу, ни проезду нет, и опять шлёт послов к славному царю Гороху.

— Отдай замуж свою дочь, прекрасную царевну Ку­тафью, нашему королю Косарю, — говорят послы. — Ты первых послов казнил и нас можешь казнить. Мы люди подневольные.

— Лучше я сам умру, а дочери не отдам вашему ко­ролю! — ответил царь Горох. — Пусть сам берёт, если сумеет только взять... Я ведь не царь Пантелей.

Хотел славный царь Горох и этих послов казнить, да за них вовремя заступилась сама прекрасная царевна Кутафья. Бросилась она в ноги грозному отцу и начала горько плакать:

— Лучше меня вели казнить, отец, а эти люди не вино­ваты... Сними с меня голову, только не губи других. Из-за меня, несчастной, напрасно льётся кровь и гибнут люди...

— Вот как? Отлично... — ответил славный царь Го­рох. — Ты отца родного променяла на каких-то по­слов? Спасибо, доченька... Может быть, тебе хочется замуж за короля Косаря? Ну, этого ты не дождёшься! Всё царство загублю, а тебе не бывать за Косарём...

Страшно рассердился царь Горох на любимую дочь и велел посадить её в высокую-высокую башню, где то­мились и другие заключённые, а в подвал были поса­жены Косарёвы послы. Народ узнал об этом и толпами приходил к башне, чтобы ругать опальную царевну.

— Отдай нам наши города, взятые королём Ко­сарём! — кричали ей снизу потерявшие от горя голову люди. — Отдай всех, которых убил король Косарь! Из-за тебя мы и сами перемрём все голодной смертью... Ты испортила и своего отца, который раньше не был таким.

Страшно делалось прекрасной царевне Кутафье, ког­да она слышала такие слова. Ведь её разорвали бы на мелкие части, если бы она вышла из башни. А чем она виновата? Кому она сделала какое зло? Вот и родной отец её возненавидел ни за что... Горько и обидно делается царевне, и горько-горько она плачет, день и ночь плачет.

— И для чего я только уродилась красавицей? — причитывала она, ломая руки. — Лучше бы мне родить­ся каким-нибудь уродом, хромой и горбатой... А теперь все против меня. Ох, лучше бы меня казнил отец!

А в столице уже начинался голод. Голодные люди приходили к башне и кричали:

— Прекрасная царевна Кутафья, дай нам хлеба! Мы умираем с голоду. Если нас не жалеешь, то пожа­лей наших детей.

VI

Жалела прекрасную царевну Кутафью одна мать. Знала она, что дочка ни в чём не виновна. Все глаза выплакала старая царица Луковна, а мужу ничего не смела сказать. И плакала она потихоньку ото всех, чтобы кто-нибудь не донёс царю. Материнское горе видела одна царевна Горошин­ка и плакала вместе с ней, хотя и не знала, о чём плачет. Очень ей жаль было матери — такая большая женщина и так плачет.

— Мама, скажи, о чём ты плачешь? — спрашивала она. — Ты только скажи, а я попрошу отца... Он всё устроит.

— Ах, ты ничего не понимаешь, Горошинка!

Царица Луковна и не подозревала, что Горошинка знала гораздо больше, чем она думала. Ведь это был не обыкновенный ребёнок. Горошинке улыбались цветы, она понимала, о чём говорят мухи, а когда выросла большой, то есть ей исполнилось семнадцать лет, с Горошинкой произошло нечто совершенно необыкновен­ное, о чём она никому не рассказывала. Стоило ей захотеть — и Горошинка превращалась в муху, в мыш­ку, в маленькую птичку.

Это было очень интересно. Горошинка пользовалась тем временем, когда мать спала, и вылетала в окно мухой. Она облетела всю столицу и всё рассмотрела. Когда отец заключил прекрасную Кутафью в башню, она пролетела и к ней. Царевна Кутафья сидела у окна и горько-горько плакала. Муха-Горошинка полетала около неё, пожужжала и наконец проговорила:

— Не убивайся, сестрица. Утро вечера мудренее...

Царевна Кутафья страшно перепугалась. К ней нико­го не допускали, а тут вдруг человеческий голос.

— Это я, твоя сестрёнка Горошинка.

— У меня нет никакой сестрицы...

— А я-то на что?

Горошинка рассказала о себе всё, и сестры поцело­вались. Теперь обе плакали от радости и не могли на­говориться. Прекрасная царевна Кутафья смущалась только одним: именно, что маленькая сестрёнка Горо­шинка умеет превращаться в муху. Значит, она колду­нья, а все колдуньи злые.

— Нет, я не колдунья, — объясняла обиженная Го­рошинка. — А только заколдована кем-то, и на мне положен какой-то зарок, а какой зарок — никто не знает. Что-то я должна сделать, чтобы превратиться в обыкновенную девушку, а что — не знаю.

Прекрасная царевна Кутафья рассказала о всех сво­их злоключениях: как она жалела отца, который сде­лался злым, а потом, сколько горя из-за неё терпит теперь всё гороховое царство. А чем она виновата, что король Косарь непременно хочет жениться на ней? Он даже и не видал её ни разу.

— А тебе он нравится, сестрица? — лукаво спроси­ла Горошинка.

Прекрасная царевна Кутафья только опустила глаза и покраснела.

— Раньше нравился... — объяснила она со смущени­ем. — А теперь я его не люблю. Он — злой...

— Хорошо. Понимаю. Ну, утро вечера мудренее...

VII

Всё гороховое царство было встревожено. Во-пер­вых, царевич Орлик попался в плен злому ко­ролю Косарю, а во-вторых, исчезла из башни прекрасная царевна Кутафья. Отворили утром тюремщи­ки дверь в комнату царевны Кутафьи, а её и след про­стыл. Ещё больше удивились они, когда увидели, что у окошка сидит другая девица, сидит и не шелохнётся. — Ты как сюда попала? — удивились тюремщики.

— А так... Вот пришла и сижу.

И девица какая-то особенная — горбатая да рябая, а на самой надето платьишко худенькое, всё в заплатах. Пришли тюремщики в ужас:

— Что ты наделала-то, умница? Ведь расказнит нас славный царь Горох, что не уберегли мы прекрасной царевны Кутафьи...

Побежали во дворец и объявили всё. Прибежал в башню сам славный царь Горох — так бежал, что и шапку дорогой потерял.

— Всех казню! — кричал он.

— Царь-государь, смилуйся! — вопили тюремщики, валяясь у него в ногах. — Что хочешь делай, а мы не виноваты. Видно, посмеялась над нами, бедными, пре­красная царевна Кутафья...

Посмотрел славный царь Горох на рябую девицу, ко­торая как ни в чём не бывало сидела у окошка, и по­дивился не меньше тюремщиков.

— Да ты откуда взялась-то, красота писаная? — строго спросил он.

— А так... Где была, там ничего не осталось.

Удивляется славный царь Горох, что так смело отве­чает ему рябая девица и нисколько его не боится.

— А ну-ка, повернись... — сказал он, удивляясь.

Как поднялась девица, все увидели, что она хромая, а платьишко на ней едва держится — заплата на за­плате. «Этакую ворону и казнить даже не стоит», — подумал славный царь Горох. Собрались тюремщики, тоже смотрят и тоже дивуются.

— Как тебя звать-то, красавица? — спросил царь Горох.

— А как нравится, так и зови... Прежде звали Босо­ножкой.

— А ты меня не боишься?

— Чего мне тебя бояться, когда ты добрый... Так и все говорят: какой у нас добрый царь Горох!

Много всяких чудес насмотрелся царь Горох, а тако­го чуда не видывал. Прямо в глаза смеётся над ним мудрёная девица. Задумался славный царь Горох и да­же не пошёл домой обедать, а сам остался караулить в башне. Тюремщиков заковали в цепи и отвели в другую тюрьму. Не умели ухранить царской дочери, так пусть сами сидят...

— Скажите царице Луковне, чтобы послала мне сюда щей и каши, — приказал царь Горох. — А я сам буду сторожить. Дело не чисто...

А царица Луковна убивалась у себя во дворце. Пла­чет, как река льётся. Сына в полон взял злой король Косарь, прекрасная дочь Кутафья исчезла, а тут ещё пропала царевна Горошинка. Искала-искала её царица по всем комнатам — нет нигде Горошинки.

«Видно, её мышь загрызла или воробей заклевал», — думала царица Луковна и ещё больше плакала.

VIII

В столице славного царя Гороха и стон, и плач, и горе, а злой король Косарь веселится в своём стане. Чем хуже славному царю Гороху, тем веселее злому королю Косарю. Каждое утро злой король Косарь пишет письмо, привязывает его к стреле и пус­кает в город. Его последнее письмо было такое:

«Эй ты, славный царь Горох, немного у тебя закуски осталось, — приходи ко мне, я тебя накормлю. Царю Пантелею я хоть бороду оставил, а у тебя и этого нет — у тебя не борода, а мочалка».

Сидит славный царь Горох в башне, читает королев­ские письма и даже плачет от злости.

Весь народ, сбежавшийся к столице, страшно голо­дал. Люди умирали от голода прямо на улице. Теперь уже никто не боялся славного царя Гороха — всё рав­но умирать. Голодные люди приходили прямо к башне, в которой заперся царь Горох, и ругали его:

— Вот, старый колдун караулит ведьму-дочь. Сжечь их надо, а пепел пустить по ветру. Эй, Горох, выходи лучше добром!

Слушает все эти слова царь Горох и плачет. Зачем он злился и притеснял всех? Пока был добрый — всё было хорошо. Гораздо выгоднее быть добрым. Догадал­ся царь Горох, как следовало жить, да поздно. А тут ещё рябая девица сидит у окошечка и поёт:

Жил да поживал славный царь Горох,
Победить его никто не мог...
А вся сила в том была,
Что желал он всем добра.

— Правда, правда... — шептал царь Горох, облива­ясь слезами.

Потом мудрёная девица сказала ему:

— Вот что, славный царь Горох... Не ты меня дер­жишь в башне, а я тебя держу. Понял? Ну, так доволь­но... Нечего тебе здесь больше делать. Ступай-ка домой — царица Луковна очень соскучилась по тебе. Как придёшь домой — собирайся в дорогу. Понял? А я приду за вами...

— Как же я пойду — меня убьют дорогой.

— Никто не убьёт. Вот я тебе дам пропуск...

Оторвала девица одну заплатку со своего платья и подала царю. И действительно, дошёл царь Горох до самого дворца, и никто его не узнал, даже свои дворцовые слуги. Они даже не хотели его пускать во дворец.

Славный царь Горох хотел было рассердиться и тут же всех казнить, да вовремя припомнил, что добрым быть куда выгоднее. Сдержался царь Горох и сказал слугам:

— Мне бы только увидать царицу Луковну. Всего одно словечко сказать...

Слуги смилостивились и допустили старика к царице. Когда он шёл в царские покои, они сказали ему одно:

— Царица у нас добрая, смотри не вздумай просить у неё хлеба. Она и сама через день теперь ест. А всё из-за проклятого царя Гороха...

Царица Луковна узнала мужа сразу и хотела бросить­ся к нему на шею, но он сделал ей знак и шепнул:

— Бежим скорее. После всё расскажу.

Сборы были короткие — что можно унести в руках. Царица Луковна взяла только одну пустую коробочку, в которой жила Горошинка. Скоро пришла и Босоножка и повела царя с царицей. На улице догнал их царь Пантелей и со слезами заговорил:

— Что же это вы меня одного оставляете?

— Ну идём с нами... — сказала Босоножка. — Весе­лее вместе идти.

IX

Король Косарь стоял под столицей царя Гороха уже второй год и не хотел брать города при­ступом, чтобы не губить напрасно своих коро­левских войск. Всё равно сами сдадутся, когда «досыта наголодаются».

От нечего делать веселится злой король Косарь в своей королевской палатке. Веселится и днём, веселится и ночью. Горят огни, играет музыка, поют песни... Всем весело, только горюют одни пленники, которых охра­няет крепкая королевская стража. А среди всех этих пленников больше всех горюет царевич Орлик, красавец Орлик, о котором тосковали все девушки, видавшие его хотя бы издали. Это был орлёнок, выпавший из родного гнезда. Но приставленная к царевичу стража стала за­мечать, что каждое утро прилетает откуда-то белобокая сорока и что-то долго стрекочет по-своему, по-сорочьему, а сама так и вьётся над землянкой, в которой си­дел пленный царевич. Пробовали стрелять в неё, но никто попасть не мог.

— Это какая-то проклятая птица! — решили все.

Как ни веселился король Косарь, а надоело ему ждать покорности. Послал он в осаждённый город стрелу с письмом, а в письме написал царю Гороху, что если города ему не сдадут, то завтра царевич Орлик будет казнён. Ждал король Косарь ответа до самого вечера, да так и не получил его. И в столице не знал ещё никто, что славный царь Горох бежал.

— Завтра казнить царевича Орлика! — приказал ко­роль Косарь. — Надоело мне ждать. Всех буду каз­нить, кто только попадётся мне в руки. Пусть помнят, какой был король Косарь!

К утру всё было готово для казни. Собралось всё королевское войско смотреть, как будут казнить царе­вича Орлика. Вот уже загудели уныло трубы, и сторожа вывели царевича. Молодой красавец не трусил, а толь­ко с тоской смотрел на родную столицу, стены которой были усыпаны народом. Там уже было известно о каз­ни царевича.

Король Косарь вышел из палатки и махнул плат­ком — это значило, что прощения не будет. Но как раз в это время налетела сорока, взвилась над землян­кой пленного царевича и страшно затрещала. Она ви­лась над самой головой короля Косаря.

— Что это за птица? — рассердился король Косарь. Придворные бросились отгонять птицу, а она так и лезет — кого в голову клюнет, кого в руку, а кому прямо в глаз норовит попасть. И придворные рассерди­лись. А сорока села на золотую маковку королевской палатки и точно всех дразнит. Начали в неё стрелять, и никто попасть не может.

— Убейте её! — кричит король Косарь. — Да нет, куда вам... Давайте мне мой лук и стрелы. Я покажу вам, как нужно стрелять...

Натянул король Косарь могучей рукой тугой лук, за­пела оперённая лебединым пером стрела, и свалилась с маковки сорока.

Тут у всех на глазах свершилось великое чудо. Ког­да подбежали поднять убитую сороку, на земле лежа­ла с закрытыми глазами девушка неописанной красоты. Все сразу узнали в ней прекрасную царевну Кутафью. Стрела попала ей прямо в левую руку, в самый мизинец. Подбежал сам король Косарь, припал на колени и в ужасе проговорил:

— Девица-краса, что ты со мной сделала?

Раскрылись чудные девичьи глаза, и прекрасная ца­ревна Кутафья ответила:

— Не вели казнить брата Орлика...

Король Косарь махнув платком, и стража, окружаю­щая царевича, расступилась.

X

Ведёт Босоножка двух царей да царицу Луковну, а они идут да ссорятся. Всё задирает царь Пан­телей.

— Ах, какое у меня отличное царство было!.. — хвастается он. — Такого другого царства и нет...

— Вот и врёшь, царь Пантелей! — спорит Горох. — Моё было не в пример лучше...

— Нет, моё!..

— Нет, моё!..

Как ни старается царь Горох сделаться добрым, а никак не может. Как тут будешь добрым, когда царь Пантелей говорит, что его царство было лучше?

Опять идут.

— А сколько у меня всякого добра было! — го­ворит царь Пантелей. — Одной казны не пересчитаешь. Ни у кого столько не было.

— Опять врёшь! — говорит царь Горох. — У меня и добра, и казны было больше.

Идут цари и ссорятся. Царица несколько раз дёргала царя Гороха за рукав и шептала:

— Перестань, старик... Ведь ты же хотел быть добрым?

— А ежели царь Пантелей мешает мне быть доб­рым? — сердится славный царь Горох.

Всякий думает о своём, а царица Луковна — всё о детях. Где-то красавец царевич Орлик? Где-то пре­красная царевна Кутафья? Где-то царевна Горошинка? Младшей дочки было ей больше всего жаль. Поди, и косточек не осталось от Горошинки... Идёт царица и потихоньку вытирает материнские слёзы рукавом.

А цари отдохнут и опять спорят. Спорили-спорили, чуть не подрались. Едва царица Луковна их разняла.

— Перестаньте вы грешить, — уговаривала она их. — Оба лучше... Ничего не осталось, так и хвалиться нечем.

— У меня-то осталось! — озлился славный царь Го­рох. — Да, осталось... Я и сейчас богаче царя Пантелея.

Рассердился царь Горох, сдёрнул перчатку с правой руки, показал царю Пантелею свои шесть пальцев и го­ворит:

— Что, видел? У тебя пять пальцев всего, а у меня целых шесть — вот и вышло, что я тебя богаче.

— Эх ты, нашёл чем хвалиться! — засмеялся царь Пантелей. — Уж если на то пошло, так у меня одна борода чего стоит...

Долго спорили цари, опять чуть не подрались, но царь Пантелей изнемог, присел на кочку и заплакал. Царю Гороху сделалось вдруг совестно. Зачем он хвастался своими шестью пальцами и довёл человека до слёз?

— Послушай, царь Пантелей... — заговорил он. — Послушай... брось!..

— Никак не могу бросить, царь Горох.

— Да ты о чём?

— А я есть хочу. Лучше уж было остаться в столице или идти к злому королю Косарю. Всё равно помирать голодною смертью...

Подошла Босоножка и подала царю Пантелею кусок хлеба. Съел его царь Пантелей да как закричит:

— А что же ты, такая-сякая, щей мне не даёшь?! По-твоему, цари всухомятку должны есть? Да я тебя сейчас изничтожу...

— Перестань, нехорошо... — уговаривал царь Го­рох. — Хорошо, когда и кусок хлебца найдётся.

XI

Долго ли, коротко ли вздорили цари между со­бой, потом мирились, потом опять вздорили, а Босоножка идёт себе впереди, переваливается на кривых ногах да черемуховой палкой подпирается. Царица Луковна молчала — боялась, чтобы не было погони, чтобы не убили царя Гороха, а когда ушли по­дальше и опасность миновала, она стала думать другое. И откуда взялась эта самая Босоножка? И платьишко на ней рваное, и сама она какая-то корявая да ещё к тому же хромая. Не нашёл царь Горох девицы хуже. Такой- то уродины и близко бы к царскому дворцу не пустили.

Начала царица Луковна посерживаться и спрашивает:

— Эй ты, Босоножка, куда это ты нас ведёшь?

Цари тоже перестали спорить и тоже накинулись на Босоножку:

— Эй ты, кривая нога, куда нас ведёшь?

Босоножка остановилась, посмотрела на них и толь­ко улыбнулась. А цари так к ней и подступают: сказы­вай, куда завела?

— А в гости веду... — ответила Босоножка и ещё прибавила: — Как раз к самой свадьбе поспеем.

Тут уж на неё накинулась сама царица Луковна и на­чала её бранить. И такая, и сякая — до свадьбы ли те­перь, когда у всякого своего горя не расхлебаешь. В глаза смеётся Босоножка над всеми.

— Ты у меня смотри! — грозилась царица Луковна. — Я шутить не люблю.

Ничего не сказала Босоножка, а только показала рукой вперёд. Теперь все увидели, что стоит впереди громадный город, с каменными стенами, башнями и чудными хоромами, перед городом раскинут стан и не­сметное войско. Немного струсили цари и даже попяти­лись назад, а потом царь Пантелей сказал:

— Э, всё равно, царь Горох! Пойдём... Чему быть — того не миновать, а может, там и покормят. Очень уж я о щах стосковался...

Царь Горох тоже не прочь был закусить, да и царица Луковна проголодалась.

Нечего делать, пошли. Никто и не думает даже, ка­кой это город и чей стан раскинут. Царь Горох идёт и корит себя, зачем он хвастался перед царём Пантеле­ем своими шестью пальцами, — болтлив царь Пантелей и всем расскажет. А царица Луковна начала прихорашиваться и сказала Босоножке:

— Иди-ка ты, чумичка, позади нас, а то ещё осрамишь перед добрыми людьми...

Идут дальше. А их уже заметили на стану. Валит на­встречу народ, впереди скачут вершники. Приосанились оба царя, а царь Пантелей сказал:

— Ну, теперь дело не одними щами пахнет, а и ка­шей, и киселём... Очень уж я люблю кисель!..

Смотрит царица Луковна и своим глазам не верит. Едет впереди на лихом коне сам красавец царевич Орлик и машет своей шапкой. А за ним едет, тоже на коне, прекрасная царевна Кутафья, а рядом с ней едет злой король Косарь.

— Ну, теперь, кажется, вышла каша-то с маслом... — забормотал испугавшийся царь Пантелей и хотел убе­жать, но его удержала Босоножка.

Подъехали все, и узнал славный царь Горох родных детей.

— Да ведь это моя столица! — ахнул он, оглядыва­ясь на город.

Спешились царевич Орлик и царевна Кутафья и бро­сились в ноги отцу и матери. Подошёл и король Косарь.

— Ну, что же ты пнём стоишь? — сказал ему слав­ный царь Горох. — От поклону голова не отвалится...

Поклонился злой король Косарь и сказал:

— Бью тебе челом, славный царь Горох!.. Отдай за меня прекрасную царевну Кутафью.

— Ну это ещё посмотрим! — гордо ответил царь Горох. С великим торжеством повели гостей в королевскую палатку. Все их встречали с почётом. Даже царь Панте­лей приосанился.

Только когда подходили к палатке, царица Луковна хватилась Босоножки, а её и след простыл. Искали- искали, ничего не нашли.

—Это была Горошинка, мама, — шепнула царице Луковне прекрасная царевна Кутафья. — Это она всё устроила.

Через три дня была свадьба — прекрасная царевна Кутафья выходила за короля Косаря. Осада с города была снята. Все ели, пили и веселились. Славный царь Горох до того развеселился, что сказал царю Пантелею:

— Давай поцелуемся, царь Пантелей... И из-за чего мы ссорились? Ведь, ежели разобрать, и король Ко­сарь совсем не злой...

XII

Когда царь Горох с царицей Луковной вернулся к себе домой со свадьбы, Босоножка сидела в царицыной комнате и пришивала на свои лох­мотья новую заплатку. Царица Луковна так и ахнула.

— Да откуда ты взялась-то, уродина? — рассерди­лась старуха.

— Вы на свадьбе у сестрицы Кутафьи веселились, а я здесь свои заплатки чинила.

— Сестрицы?! Да как ты смеешь такие слова выгова­ривать, негодная!.. Да я велю сейчас тебя в три метлы отсюда выгнать — тогда и узнаешь сестрицу Кутафью...

— Мама, да ведь я твоя дочь — Горошинка!

У царицы Луковны даже руки опустились. Старуха села к столу и горько заплакала. Она только теперь припомнила, что сама Кутафья ей говорила о Горошин­ке. Весело было на свадьбе, и про Горошинку с радос­ти все и забыли.

— Ох, забыла я про тебя, доченька! — плакалась царица Луковна. — Совсем из памяти вон... А ещё Ку­тафья про тебя мне шепнула. Вот грех какой вышел!..

Но, посмотрев на Босоножку, царица Луковна вдруг опять рассердилась и проговорила:

— Нет, матушка, не похожа ты на мою Горошинку... Ни-ни! Просто взяла да притворилась и назвалась Горо­шинкой. И Кутафью обманула... Не такая у меня Горо­шинка была...

— Право, мама, я Горошинка, — уверяла Босоножка со слезами.

— Нет, нет, нет... И не говори лучше. Ещё царь Го­рох узнает и сейчас меня казнить велит...

— Отец у меня добрый!..

— Отец?! Да как ты смеешь такие слова говорить? Да я тебя в чулан посажу, чумазую!

Горошинка заплакала. Она же о всех хлопотала, а её и на свадьбу забыли позвать, да ещё родная мать хочет в чулан посадить.

Царица Луковна ещё сильнее рассердилась и даже ногами затопала.

— Вот ещё горюшко навязалось! — кричала она. — Ну, куда я с тобой денусь? Придёт ужо царь Горох, увидит тебя — что я ему скажу? Уходи сейчас же с глаз моих...

— Некуда мне идти, мама...

— Какая я тебе мама!.. Ах ты, чучело гороховое, будет притворяться-то!.. Тоже придумает: дочь!

Царица Луковна и сердилась, и плакала, и решитель­но не знала, что ей делать. А тут ещё, сохрани бог, царь Горох как-нибудь узнает... Вот беда прикачнулась!

Думала-думала старушка и решила послать за доче­рью Кутафьей: «Она помоложе, может, что и придума­ет, а я уже старуха, и взять с меня нечего...»

Недели через три приехала и Кутафья, да ещё вмес­те со своим мужем, королём Косарём. Всё царство об­радовалось, а во дворце поднялся такой пир, что царица Луковна совсем позабыла о Босоножке, то есть не сов­сем забыла, а всё откладывала разговор с Кутафьей.

«Пусть молодые-то повеселятся да порадуются, — думала царица Луковна. — Покажи им этакую чучелу, так все гости, пожалуй, разбегутся...»

И гости веселились напропалую, а всех больше царь Пантелей — пляшет старик, только борода трясётся. Король Косарь отдал ему всё царство назад, и царь Пантелей радовался, точно вчера родился. Он всех обнимал и лез целоваться так, что царь Горох даже не­много рассердился:

— Что ты лижешь, Пантелей, точно телёнок!

— Голубчик, царь Горохушко, не сердись!.. — повто­рял царь Пантелей, обнимая старого друга. — Ах, ка­кой ты... Теперь я опять никого не боюсь и хоть сейчас опять готов воевать.

— Ну, это дело ты брось... Прежде я тоже любил повоевать, а теперь ни-ни!.. И так проживём...

Чтобы как-нибудь гости не увидали Босоножки, царица Луковна заперла её в своей комнате на ключ, и бедная девушка могла любоваться только в окно, как веселились другие. Гостей наехало со всех сторон ви­димо-невидимо, и было что посмотреть. Когда надоеда­ло веселиться в горницах, все гости выходили в сад, где играла весёлая музыка, а по вечерам горели разно­цветные огни. Царь Горох похаживал среди гостей, раз­глаживал свою бороду и весело приговаривал:

— Не скучно ли кому? Не обидел ли я кого? Хвата­ет ли всем вина и еды? Кто умеет веселиться, тот доб­рый человек...

Босоножка видела из окна, как царь Пантелей с ра­дости подбирал полы своего кафтана и пускался впри­сядку. Он так размахивал длинными руками, что походил на мельницу или на летучую мышь. Не утерпела и цари­ца Луковна — тряхнула стариной. Подбоченясь, взмах­нула шёлковым платочком и поплыла павой, отбивая серебряными каблучками.

— Эх-эх-эх!.. — приговаривала она, помахивая пла­точком.

— Ай да старуха! — хвалил царь Горох. — Когда я был молодой, так вот как умел плясать, а теперь брю­хо не позволяет...

Босоножка смотрела на чужое веселье и плакала: очень уж ей было обидно чужое веселье.

XIII

Сидя у своего окошечка, Босоножка много раз видела сестру, красавицу Кутафью, которая ещё более похорошела, как вышла замуж. Раз Ку­тафья гуляла одна, и Босоножка ей крикнула:

— Сестрица Кутафья, подойдите сюда!

В первый раз Кутафья сделала вид, что не слыхала, во второй раз — она взглянула на Босоножку и при­творилась, что не узнала её.

— Милая сестрица, да ведь это я, Горошинка!

Красавица Кутафья пошла и пожаловалась матери. Царица Луковна страшно рассердилась, прибежала, вы­бранила Босоножку и закрыла окно ставнями.

— Ты у меня смотри! — ворчала она. — Вот ужо, дай только гостям уехать... Пристало ли тебе, чучеле, с красавицей Кутафьей разговаривать? Только меня на­прасно срамишь...

Сидит Босоножка в темноте и опять плачет. Свету только и осталось, что щёлочка между ставнями. Не­чего делать, от скуки и в щёлочку насмотришься. По целым часам Босоножка сидела у окна и смотрела в свою щёлочку, как другие веселятся. Смотрела-смотре­ла и увидела красавца витязя, который приехал на пир случайно. Хорош витязь — лицо белое, глаза соколи­ные, русые кудри из кольца в кольцо. И молод, и хо­рош, и удал. Все любуются, а другие витязи только завидуют. Нечего сказать, хорош был король Косарь, а этот получше будет. Даже гордая красавица Кутафья не один раз потихоньку взглянула на писаного красав­ца и вздохнула.

А у бедной Босоножки сердце так и бьётся, точно пойманная птичка. Очень уж ей понравился неизвест­ный витязь. Вот бы за кого она и замуж пошла! Да вся беда в том, что Босоножка не знала, как витязя зовут, а то как-нибудь вырвалась бы из своей тюрьмы и ушла бы к нему. Всё бы ему до капельки рассказа­ла, а он, наверно, пожалел бы её. Ведь она хорошая, хоть и уродина.

Сколько гости ни пировали, а пришлось разъезжать­ся по домам. Царя Пантелея увезли совсем пьяного. На прощанье с дочерью царица Луковна вспомнила про свою Босоножку и расплакалась:

— Ах, что я с нею только делать буду, Кутафья!.. И царя Гороха боюсь, и добрых людей будет стыдно, когда узнают.

Красавица Кутафья нахмурила свои соболиные брови и говорит:

— О чём ты плачешь, матушка? Пошли её в кухню, на самую чёрную работу — вот и всё... Никто и не по­смеет думать, что это твоя дочь.

— Да ведь жаль её, глупую!

— Всех уродов не пережалеешь... Да я и не верю ей, что она твоя дочь. Совсем не в нашу семью: меня добрые люди красавицей называют, и брат Орлик тоже красавец. Откуда же такой-то уродине взяться?

— Говорит, что моя...

— Мало ли что она скажет... А ты её пошли на кух­ню, да ещё к самому злому повару.

Сказано — сделано. Босоножка очутилась на кухне. Все повара и поварихи покатывались со смеху, глядя на неё:

— Где это наша царица Луковна отыскала такую красоту? Вот так красавица! Хуже-то во всем горохо­вом царстве не сыскать.

— И одежонка на ней тоже хороша! — удивлялась повариха, разглядывая Босоножку. — Ворон пугать... Ну и красавица!

А Босоножка была даже рада, что освободилась из своего заточения, хотя её и заставляли делать самую чёрную работу — она мыла грязную посуду, таскала помои, мыла полы. Все так ею и помыкали, а особенно поварихи. Только и знают, что покрикивают:

— Эй ты, хромая нога, только даром царский хлеб ешь! А пользы от тебя никакой нет...

Особенно донимала её старшая повариха, злющая старая баба, у которой во рту словно был не один язык, а целых десять. Случалось не раз, что злая баба и прибьёт Босоножку: то кулаком в бок сунет, то за косу дёрнет. Босоножка всё переносила. Что можно было требовать от чужих людей, когда от неё отказались родная мать и сестра! Спрячется куда-нибудь в уголок и потихоньку плачет — только и всего. И пожаловаться некому. Правда, царица Луковна заглядывала несколько раз на кухню и справлялась о ней, но все поварихи и повара кричали в один голос:

— Ленивая-преленивая эта уродина, царица! Ничего делать не хочет, а только даром царский хлеб ест...

— А вы её наказывайте, чтобы не ленилась, — гово­рила царица.

Стали Босоножку наказывать: то без обеда оставят, то запрут в тёмный чулан, то поколотят.

Больше всего возмущало всех то, что она переноси­ла всё молча, а если и плакала, то потихоньку.

— Это какая-то отчаянная! — возмущались все. — Её ничем не проймёшь... Она ещё что-нибудь сделает с нами. Возьмёт да дворец подожжёт — чего с неё взять, с колченогой!..

Наконец вся дворня вышла из терпения, и все гурь­бой пошли жаловаться царице Луковне:

— Возьми ты от нас, царица Луковна, свою уродину. Житья нам не стало с нею. Вот как замаялись с нею все — и не рассказать!

Подумала-подумала царица Луковна, покачала голо­вой и говорит:

— А что я с ней буду делать? Надоело мне слушать про неё...

— Сошли ты её, царица-матушка, на задний двор. Пусть гусей караулит. Самое это подходящее ей дело.

— В самом деле, послать её в гусятницы! — обрадо­валась царица Луковна. — Так и сделаем... По крайней мере, с глаз долой.

XIV

Совсем обрадовалась Босоножка, как сделали её гусятницей. Правда, кормили её плохо — на задний двор посылали с царского стола одни объедки, но зато с раннего утра она угоняла своих гусей в поле и там проводила целые дни. Завернёт ко­рочку хлеба в платок — вот и весь обед. А как хорошо летом в поле — и зелёная травка, и цветочки, и ручей­ки, и солнышко смотрит с неба так ласково-ласково. Босоножка забывала про своё горе и веселилась, как умела. С нею разговаривали и полевая травка, и цве­точки, и бойкие ручейки, и маленькие птички. Для них Босоножка совсем не была уродом, а таким же челове­ком, как и все другие.

— Ты у нас будешь царицей, — шептали ей цветы.

— Я и то царская дочь, — уверяла Босоножка.

Огорчало Босоножку только одно: каждое утро на задний двор приходил царский повар, выбирал самого жирного гуся и уносил. Очень уж любил царь Горох поесть жирной гусятины. Гуси ужасно роптали на царя Гороха и долго гоготали:

— Го-го-го... ел бы царь Горох всякую другую говя­дину, а нас бы лучше не трогал. И что мы ему понра­вились так, несчастные гуси!

Босоножка ничем не могла утешить бедных гусей и даже не смела сказать, что царь Горох совсем добрый человек и никому не желает делать зла. Гуси всё равно бы ей не поверили. Хуже всего было, когда наезжали во дворец гости. Царь Пантелей один съедал целого гуся. Любил старик покушать, хоть и худ был, словно Кощей. Другие гости тоже ели да царя Гороха похвали­вали. Вот какой добрый да гостеприимный царь... Не то, что король Косарь, у которого много не разгостишься. Красавица Кутафья, как вышла замуж, сделалась такая скупая — всего ей было жаль. Ну, гости похлопают глазами и уедут несолоно хлебавши к царю Гороху.

Как-то наехало гостей с разных сторон видимо-неви­димо, и захотел царь Горох потешить их молодецкою соколиною охотой. Разбили в чистом поле царскую палатку с золотым верхом, наставили столов, навезли и пива, и браги, и всякого вина, разложили по столам всякую еду. Приехали и гости — женщины в колыма­гах, а мужчины верхом. Гарцуют на лихих аргамаках, и каждый показывает свою молодецкую удаль. Был среди гостей и тот молодой витязь, который так понра­вился Босоножке. Звали его Красик-богатырь. Все хо­рошо ездят, все хорошо показывают свою удаль, а Красик-богатырь — получше всех. Другие витязи и бо­гатыри только завидуют.

— Веселитесь, дорогие гости, — приговаривает царь Горох, — да меня, старика, лихом не поминайте... Кабы не моё толстое брюхо, так я бы показал вам, как надо веселиться. Устарел я немного, чтобы удаль свою показывать... Вот, спросите царицу Луковну, какой я был молодец. Бывало, никто лучше меня на коне не проедет... А из лука как стрелял — раз как пустил стрелу в медведя и прямо в левый глаз попал, а она в правую заднюю ногу вышла.

Царица Луковна вовремя дёрнула за рукав расхвас­тавшегося мужа, и царь Горох прибавил:

— То бишь, это не медведь был, а заяц...

Тут царица Луковна дёрнула его опять за рукав, и царь Горох ещё раз поправился:

— То бишь, и не заяц, а утка, и попал я ей не в глаз, а прямо-прямо в хвост... Так, Луковна?

— Так, так, царь Горох, — говорит царица. — Вот какой был удалый...

Расхвастались и другие витязи и богатыри, кто как умел. А больше всех расхвастался царь Пантелей.

— Когда я был молодой — теперь мне борода ме­шает, — так я одною стрелой убил оленя, ястреба и щуку, — рассказывал старик, поглаживая бороду. — Дело прошлое, теперь можно и похвастаться...

Пришлось царице Луковне дёрнуть за рукав и брата Пантелея, потому как очень уж он начал хвастаться. Смутился царь Пантелей, заикаться стал:

— Да я... я... Я прежде вот как лёгок был на ногу: побегу и зайца за хвост поймаю. Вот хоть царя Гороха спросите...

— Врёшь ты всё, Пантелей, — отвечает царь Го­рох. — Очень уж любишь похвастать... да... И прежде хвастал всегда и теперь хвастаешь. Вот со мною дей­ствительно был один случай... да... Я верхом на волке целую ночь ездил. Ухватился за уши и сижу... Это все знают... Так, Луковна? Ведь ты помнишь?

— Да будет вам, горе-богатыри! — уговаривала рас­ходившихся стариков царица. — Мало ли что было... Не всё же рассказывать. Пожалуй, и не поверят ещё... Может быть, и со мною какие случаи бывали, а я мол­чу. Поезжайте-ка лучше на охоту...

Загремели медные трубы, и царская охота выступила со стоянки. Царь Горох и царь Пантелей не могли ехать верхом и тащились за охотниками в колымаге.

— Как я прежде верхом ездил! — со вздохом гово­рил царь Горох.

— Ия тоже... — говорил царь Пантелей.

— Лучше меня никто не умел проехать...

— Ия тоже...

— Ну, уж это ты хвастаешь, Пантелей!

— И не думал... Спроси кого угодно.

— И всё-таки хвастаешь... Ну, сознайся, Пантелеюшка: прихвастнул малым делом?

Царь Пантелей оглянулся и шепотом спросил:

— А ты, Горохушко?

Царь Горох оглянулся и тоже ответил шёпотом:

— Чуть-чуть прибавил, Пантелеюшка... Так, на во­робьиный нос.

— И велик же, должно быть, твой воробей!

Царь Горох чуть-чуть не рассердился, но вовре­мя вспомнил, что нужно быть добрым, и расцело­вал Пантелея.

— Какие мы с тобой богатыри, Пантелеюшка!.. Даже всем это удивительно! Куда им, молодым-то, до нас...

XV

Босоножка пасла своих гусей и видела, как те­шится царь Горох своею охотой. Слышала она весёлые звуки охотничьих рогов, лай собак и весёлые окрики могучих богатырей, так красиво скакав­ших на своих дорогих аргамаках. Видела Босоножка, как царские сокольничьи бросали своих соколов на разную болотную птицу, поднимавшуюся с озера или с реки, на которой она пасла своих гусей. Взлетит со­кол кверху и камнем падёт на какую-нибудь несчастную утку, только перышки посыплются.

А тут отделился один витязь от царской охоты и не­сётся прямо на неё. Перепугалась Босоножка, что его сокол перебьёт её гусей, и загородила ему дорогу.

— Витязь, не тронь моих гусей! — смело крикнула она и даже замахнулась хворостиной.

Остановился витязь с удивлением, а Босоножка узнала в нём того самого, который понравился ей больше всех.

— Да ты кто такая будешь? — спросил он.

— Я царская дочь...

Засмеялся витязь, оглядывая оборванную Босоножку с ног до головы. Ни дать ни взять, настоящая царская дочь... А главное, смела и даже хворостиной на него замахнулась.

— Вот что, царская дочь, дай-ка мне напиться во­ды, — сказал он. — Разжарился я очень, а слезать с коня неохота...

Пошла Босоножка к реке, зачерпнула воды в дере­вянный ковш и подала витязю. Тот выпил, вытер уста и говорит:

— Спасибо, красавица... Много я на свете видывал, а такую царскую дочь вижу в первый раз.

Вернулся богатырь на царскую ставку и рассказыва­ет всем о чуде, на которое наехал. Смеются все витязи и могучие богатыри, а у царицы Луковны душа в пятки ушла. Чего она боялась, то и случилось.

— Приведите её сюда — и посмотрим, — говорит подгулявший царь Пантелей. — Даже очень любопыт­но... Потешимся досыта.

— И что вам за охота на уродину смотреть? — всту­пилась было царица Луковна.

— А зачем она себя царскою дочерью величает?

Послали сейчас же послов за Босоножкой и привели перед царский шатёр. Царь Горох так и покатился со смеху, как увидал её. И горбатая, и хромая, и вся в заплатках.

— Точно где-то я тебя, умница, видел? — спрашива­ет он, разглаживая бороду. — Чья ты дочь?

Босоножка смело посмотрела ему в глаза и отвечает:

— Твоя, царь Горох.

Все так и ахнули, а царь Пантелей чуть не задохся от смеху. Ах, какая смешная Босоножка и как осрами­ла царя Гороха!

— Это я знаю, — нашёлся царь Горох. — Все мои подданные — мои дети...

— Нет, я твоя родная дочь Горошинка, — смело от­ветила Босоножка.

Тут уж не стерпела красавица Кутафья, выскочила и хотела вытолкать Босоножку в шею. Царь Горох то­же хотел рассердиться, но вовремя вспомнил, что он добрый царь, и только расхохотался. И все стали сме­яться над Босоножкой, а Кутафья так и подступает к ней с кулаками. Все замерли, ожидая, что будет, как вдруг выступил из толпы витязь Красик. Молод и горд был Красик, и стало ему стыдно, что это он подвёл бедную девушку, выставил её на общую потеху, да и обидно притом, что здоровые люди смеются и потеша­ются над уродцем.

Выступил витязь Красик и проговорил:

— Цари, короли, витязи и славные богатыри, дайте слово вымолвить... Девушка не виновата, что она такою родилась, а ведь она такой же человек, как и мы. Это я её привёл на общее посмешище и женюсь на ней.

Подошёл витязь Красик к Босоножке, обнял её и крепко поцеловал.

Тут у всех на глазах случилось великое чудо: Босо­ножка превратилась в девушку неописанной красоты.

— Да, это моя дочь! — крикнул царь Горох. — Она самая!..

Спало колдовство с Босоножки, потому что полюбил её первый богатырь, полюбил такою, какою она была.

Я там был, мёд-пиво пил, по усам текло — в рот не попало.