В прежнее время в нашей деревне пастуха никогда не на­нимали; всё, бывало, дети пасут, а дед Михей на пригорке си­дит, лапти плетет, детей пасет, чтобы не зевали, ворон не счи­тали.

Бывает с дедом, забудется, лапти тачает, свои годы считает и не видит, что дети все полезли на дерево Москву смотреть. Очнется дед, глянет на детей — все на дереве. Глянет на овец — овцы все в овсы рассыпались. Кони во ржи, как в море, плавают, коровы на лугах, а свиньи все картошку рылом роют. Тут бывает плохо ребятишкам. Хорошо еще, успеют с дерева слезть и разбежаться.

Выдумали однажды наши пастухи вот какую игру. Есть славный цветок, ромашка, в нем солнышко, и к желтому сол­нышку во все стороны приставлены белые лучи. Вот если ото­рвать все лучики и оставить только один, это будет поп с одной косичкой, если два — с двумя косичками, три — с тремя, и так, сколько ребят играет, столько можно наделать попов с косич­ками, только один оставляется без косичек, лысый. Потом каж­дый пастух вырывает себе на лугу ямку, сундучок, и непремен­но с крышкой из дёрна, сундучок к сундучку, — сколько детей, столько и сундучков. И когда наши пастухи всякий себе выко­пали по сундучку, то выбрали старосту и отдали ему всех сво­их попов. Староста разложил «попов в разные сундучки; конечно, никто не мог заметить, какой поп пришелся к какому сун­дучку, — это вот и надо теперь отгадать. А у каждого отгадчи­ка заготовлен крючок; делается обыкновенно из суковатого прутика. И дальше игра эта так идет. Пусть, к примеру, мой поп с одной косичкой лежит во втором сундучке и это верно пришлось, то я свой крючок вешаю на первый сук дерева; не угадал — крючок остается при мне, пока не угадаю. Но если я и во второй раз угадаю, то перевешиваю свой крючок на вто­рой сук, повыше, — значит, поближе к Москве. Так, если кто счастлив, из разу в раз перевешивает крючок все выше й вы­ше, да так вот и едет в Москву, и за ним все едут, кто поско­рей, кто потише.

В этот раз первым ехал Антошка Комар, а самой послед­ней— девочка Рыбка. Но вдруг счастье переменилось. Рыбка забрала верх, а Комар остался в самом низу. Так ехали, еха­ли, и вот, наконец, Рыбка сверху кричит.

— Москва!

Дальше ехать некуда — на верхушке дерева больше и сучьев-то нет.

Между тем дед Михей вовсе заплелся, сидит себе на горуш­ке и не видит, что дети по дереву едут в Москву, а самая боль­шая, черная с белым поясом, свинья Матрешка пошла на его собственную полосу картошку копать. Эта Матрешка — самая озорная свинья, и как только она ушла, то и все стадо за ней, а свиньи ушли, так и кони, и коровы, и овцы. Рыбка сверху первая заметила проказу Матрешки и крикнула:

— Слезай, ребята: Матрешка в картошке!

Сразу все бросились с дерева и пригнали Матрешку. Стали наказывать Матрешку, как обыкновенно: ставят свинью рылом к реке, и кто-нибудь из пастухов садится на нее верхом, сзади хлестнут прутиком, и свинья мчит всадника до речки. Вот за­тем и ставят Матрешку рылом к реке, чтобы ей дальше бежать было некуда, а то мало ли куда она может увезти седока! По­сле, когда один прокатится, и другой так, все по очереди. Рыб­ке надо бы первой катиться — она же первая и в Москву при­ехала, и первая заметила Матрешку в картошке. Но ребята все прокатились, свинья и рот разинула, а Рыбка все ждала свою очередь.

Вовсе ребята свинью измучили, и такой дед чудак — ничего не замечает, весь в свои старые годы ушел. Но Рыбка от своего не отступается, садится верхом на свинью. В это время Антош­ка Комар, тот, кто первый ехал поначалу в Москву, а потом оказался самый последний, взял и устроил скверную штуку. Комар и был во всем виноват.

У свиней как бывает с хвостами: муха сядет — и то она сейчас же хвостик спрячет между окороками. А Комар взял да и надел Матрешке на хвостик берестяную трубочку и сам изо всей силы потянул за кончик. Матрешка со всех ног бро­силась бежать и как почувствовала на хвосте трубочку, то и ду­мала, что боль от нее, и как только добежала до реки против самого глубокого омута, бух в омут, и вместе с Рыбкою.

И скрылась.

Бух! — в воду.

— Ах! — пастухи.

И только круги на тихой воде, да по кругам плавает бере­стяная трубочка.

Дед Михей лапти плетет, ничего не видит, ничего не слы­шит, весь в свои старые годы ушел.

Онемели ребята от страха, стоят и не шевельнутся, и толь­ко во все глаза смотрят на страшное место, где плавает бере­стяная трубочка. Вдруг из воды пузыри и целый фонтан, потом пятачок нарыльный свиной, уши, на ушах руки, спина и на спи­не Рыбка.

Взвизгнули от радости все пастухи.

Думали, вот как только свинья до берега доплывет, Рыбка непременно на сухом месте соскочит. Но вода Матрешке толь­ко силы подбавила: из воды она как выскочила — прямо в лес. Рыбка не успела соскочить и вместе с Матрешкой исчезла в лесу.

Наш лес, говорят, на сто верст раскинулся, но кто гово­рит— на сто, до ста и считать только может. Куда больше наш лес, и в лесу этом зверя всякого видимо-невидимо: волк, мед­ведь, рысь, всякая всячина. В этот лес и увезла Матрешка ма­ленькую Рыбку.

Скрылась девочка в темном лесу, и в это время дед Михей поднимает наконец от лаптей свою старую седую голову... Гля­нул дед да так и обмер: все деревенские свиньи на его же по­лосе картошку копают, на полдесятины овцы положили овес, кони от слепней в рожь забрались — высокая рожь, только го­ловы конские видны.

Старый бросился к пастухам, а те стоят себе кучкой и все в лес смотрят, за реку. Оторопел дед:

—  Что же, ай вы стеклянные?

Дед Михей показал на коней во ржи, на свиней в картош­ке. Пастухи все посмотрели туда и не тронулись — стоят и мол­чат. Тут и дед заметил: Рыбки нет между ними. Спрашивает:

—  Где Рыбка?

Все молчат, боятся сказать: Рыбка — дедова внучка.

Тут хорошую дед Михей выбрал прутовинку — и на Комара. И все Комар рассказал, одно утаил, как он берестяную тру­бочку Матрешке на хвостик надел и за кончик больно дернул.

Дед больше не стал допытываться, бежит скорее в дерев­ню, сход собирает. Бросились враз мужики все спасать рожь, овес, картошку, а когда с этим покончили, скорей за реку, в лес, и там рассыпались в разные стороны. Так у них в поисках вся ночь прошла. Солнышко уже высоко было, когда дядя Митро­фан вдруг загукал сбор. Увидел дядя Митрофан белую рубашку на кусту. Глянул под куст, — там голенькая Рыбка в мох закопалась и вот как сладко спит! И какая оказалась хозяй­ственная: мокрую рубашонку на куст повесила, и славно она у нее за ночь высохла. Собрались мужики, веселые пошли до­мой, горевали только, что волк свинью съел. Но и то хорошо обошлось: оказалось, Матрешка еще ночью к своей хозяйке Матрене из лесу прибежала. В тот день постановили на сходе, чтобы у нас, как и в других деревнях, был настоящий пастух и детей этим трудным делом больше не мучить. Оставили де­тям одно только занятие — приглядывать за гусями. Но гуси весь день на реке, и за ними глядеть легко. Теперь наши дети без опаски ездят в Москву.