Флажки на болоте

Неохота вылезать из-под тёплого одеяла!

За окном сырая весенняя ночь. Без того зно­бит, а тут натягивай ещё скользкие сапоги, за­дубелую куртку.

— Ну куда тебя несёт? — возмущается во мне нытик. — В чёрное лесное болото? Под сапогами будет булькать вода, засопит и зачмокает хлябь, в глаза будут тыкаться сучья...

А бодрячок хорохорится:

— Подумаешь — хлябь, первый раз, что ли? А вдруг что-нибудь и увидишь!

— Ну и что ты увидишь? — канючит нытик. — Всю весну месишь грязь; всё уже видано-перевидано! Всё расписано по минутам. В два пятьдесят заблеет бекас, в три часа прилетят косачи. В пять десять пролетит над током ворона, в пять трид­цать прилетят на болото чайки. Хоть часы прове­ряй!

— А вдруг? — сопротивляется бодрячок.

— Что «вдруг», что «вдруг»? — сердится ны­тик. — «Вдруг» только в книжках бывает. А вот ноги будут в засидке мёрзнуть — чай, воды по ко­лено. Спина замлеет, пальцы перестанут сги­баться. И уж это не вдруг, а наверняка!

— Всё так! — вздыхает бодрячок. — И руки, и ноги, и пальцы. И замлеет спина. И чайки при­летят в половине шестого. Пошли!

Я выхожу за дверь и долго стою, приглядыва­юсь к темноте. Но вот сдвигается туча, и показы­вается луна. И сразу земля отделилась от неба — можно идти.

Я шагаю мимо деревни. Морозит, грязь под ногами мнётся, как упругий пластилин. Луна поочерёдно вспыхивает в окнах домов, будто в них кто-то зажигает и сразу же гасит свет.

Я иду по болоту, и лунный свет теперь уже вспыхивает и гаснет в лужах. Всё, как говорил нытик: и темь, и холод, и хлябь.

Бодрячок хрипло дышит. Потом толкает ме­ня в шалаш и прячет нос в воротник.

Два часа пятьдесят минут. Над головой забле­ял бекас.

Три часа. Короткое «па-па-па!» — и рядом уселся косач.

Три часа пять минут. Слышится странное бульканье, будто воду льют из бутылки. Это ко­сач заворковал.

Нытик зевает:

— Я что говорил?

И вдруг...

Бодрячок кричит прямо в ухо:

— Ты только послушай, ты такого ещё не слыхал!

— Тише, тише, — успокаиваю я его. — Мо­жет, тебе показалось?

Но я уже знаю: не показалось! Слышатся зву­ки, которых я ещё не слыхал. Я слушаю и пишу: «3 часа 30 минут. На чёрном болоте незнакомые звуки — будто быстро лопаются пузыри». Как и положено, ровно в пять десять над током проле­тела ворона. Ровно в пять тридцать появились и чайки. Но нытик уже не ехидничает.

Вода на болоте золотая от солнца. Кочки в ней — как чёрные камни. И чуть не на каждой кочке — белый флажок! Непонятные белые тре­угольники, непонятные тихие звуки.

Белые точки то появляются, то исчезают. Так умеют подмигивать солнечные зайчики. Но это не «зайчики», это чибисы. Первый раз в жизни я вижу чибисиные танцы!

Бодрячок хватает нытика за воротник:

— Будешь, будешь скулить? Говорил я тебе «а вдруг»? То-то, Фома неверующий.

На каждой кочке — пара. До чего ж они хоро­ши! Зелёные крылья и спинки, снежно-белые грудки и красные ножки, блестящие от росы и солнца.

Он поклонится ей, клювом сорвёт травинку и отбросит её вправо. Она сейчас же — ответный поклон, тоже сорвёт травинку, но отбросит вле­во. Поклон и травинка, поклон и травинка. На­верное, на счастье бросают: по всему видно, что будет у них тут гнездо.

«У-у, ку-ку-ку-ку! У-у, ку-ку-ку-ку!» — на­чинает петь кавалер, а сам клонится грудкой в мох, сложенные крылья ставит торчком, хвос­тик задирает вверх и трясёт им, как белым пла­точком.

Чибисы ждали этого дня. Хорош бы я был, ес­ли б его пропустил! Никогда б не узнал, что этот пернатый народец так занятно танцует на коч­ках болота.

Я тычу нытика носом в мох. Потому что новое не узнать — это хуже, чем старое позабыть. Поду­маешь, старое! Оно всем известно.