Небольшое вступление

Как-то совсем недавно я был в концер­те. Исполняли Моцарта.
Я слушал музыку и вдруг представил себе старый Зальцбург — родину компози­тора...
...Полночь. По тихим узким улочкам бредёт ночная стража. Звон её бутафорско­го оружия пугает запоздалых гуляк. Всплеснув руками, они, точно мотыльки, тычутся носами в освещённые окна. В тём­ных садах пахнет ночными фиалками...
Долго не покидала моего воображения эта старинная картина. Временами даже казалось, что я слышу тот фиалковый за­пах.
Музыка... Наверно, когда-то, выпорх­нув из стрельчатых окон, она заблудилась в вечернем саду, да так и осталась там. А теперь, спустя столетия, пришла ко мне, возвратив память о том, что давно ушло, отцвело.
А может быть, не ушло, не отцвело?! Может, по-прежнему живёт тот старый Зальцбург, и в нём — маленький маль­чик, по имени Вольфганг Амадей Моцарт? Кто знает...
Я слушаю ту старинную музыку, и, как наяву, предстаёт перед моими глазами и маленький старый домик, и сам маэстрино — весёлый мальчик с тоненькой шей­кой, в серебряном паричке, похожий на вербную веточку. Прекрасное видение!..
Я расскажу тебе, мой читатель, о жиз­ни маленького Моцарта.
И если кто-нибудь скажет, что в моих рассказах больше выдумки, чем правды, я отвечу: «Что ж, а музыка Моцарта, разве она не сказочное чудо?!»

О Зальцбурге и некоторых обстоятельствах рождения нашего героя

В те дни Зальцбург был столицей ма­ленького церковного княжества. На карте тогдашней Европы оно выглядело крохот­ным, не более ноготка. Но ведь его изме­ряли лишь в ширину и длину. А стоило поднять свой взор выше — и вы немало удивились бы...

Здесь, в Зальцбурге, начинали своё ше­ствие величественные Альпы — одни из са­мых красивых гор Европы. Каждое утро солнце, точно сиятельный маршал, обходи­ло их стройные ряды и поправляло золотой рукой их белоснежные шапки. А кроме то­го, у солнца имелось ещё много других дел: заглянуть в каждую улицу, каждый сад, дом и главное — вовремя улыбнуться здешнему владельцу — архиепископу, да­бы в княжестве всё шло тихо и спокойно...

Кто никогда не видел архиепископов, может спросить: «А какие они?» Так вот, если на серебряный самовар поставить ро­мовую бабу и накрыть шёлковой шалью с кистями, — это будет очень похоже. И вся разница лишь в том, что зальцбург­ский «самовар» умел высокопарно гово­рить, читать молитвы и тянуть нараспев: «Амен, амен, амен!..» Тем и вызывал он у жителей некоторую почтительность. Ведь тогда любой зальцбуржец обязан был ходить в церковь. А церкви тут громозди­лись на каждом шагу!

И всё-таки не церквами, не архиепис­копом, даже не высоким небом славился старинный городок. В самой Австрии о нём говорили так: «Да разве это город? Это настоящая музыкальная шкатулка!»
И в самом деле, как ни сказочно это, но в славном Зальцбурге каждый второй житель плясал, каждый третий — пел и каждый четвёртый — обязательно играл на музыкальном инструменте.
А как пели, играли и плясали зальц­буржцы! Даже строгие церковные кресты и те, казалось, начинали приплясывать, стараясь закружить в весёлом танце про­летающие мимо лёгкие облака!
Вот в один из таких танцующих дней и родился Вольфганг Амадей Моцарт.

Судьба, лениво листающая страницы зальцбургской жизни, вдруг остановилась и, сказав «ах!», нежно коснулась рукой колыбели новорождённого: «Знаменитый музыкальный городок будет иметь своего знаменитого композитора!»
Правда, в тот день никто из зальц­буржцев и не подозревал об этом. По- прежнему они пели, плясали, играли, и лишь отец новорождённого, скрипач Лео­польд Моцарт, счастливо вздохнув, заду­мался: «А кем будет мой мальчик? Станет ли он переплётчиком, как все Моцарты, иль, подобно мне, отдаст своё сердце му­зыке?! Кто знает?..»

И пока всё здесь пребывает в счастли­вой неизвестности, мы перейдём к следу­ющей главе.

***

Ну, конечно, маленький Моцарт стал музыкантом! Мы даже знаем сейчас тот сча­стливый день и час, когда это произошло.

Среди многих записей старшего Моцар­та есть такие волшебные строчки: «Этот менуэт и трио Вольфганггерль выучил 26 января 1761 года в половине десятого вечера в возрасте четырёх лет за день до своего рождения». Так возблагодарим же тот праздничный день и, поклонившись ему, попросим:

— Достопочтеннейший сударь День, а не расскажете ли вы нам более подробно эту историю? Отчего маленький Моцарт стал так рано музицировать? Может быть, здесь есть какая-то сказочная тайна?..

О сказочной тайне маленького Моцарта

В тот вечерний час в доме Моцартов было тихо. Закутавшись в папин сюртук, Вольфганг дремал в кресле.
И вдруг! Что бы это могло быть?! Та­кой долгий и странный звук...
«Наверно, это хрупкий луч луны за­мёрз и сломался, стукнув в окно...» — по­думал Вольфганг.
Малыш встал, чтобы посмотреть, и тут... Да это же сам запечный Сверчок со своей волшебной скрипочкой!
Закинув на плечо полу бархатного пла­ща, Сверчок отвесил мальчику низкий по­клон:
— Добрый вечер, маленький сударь!
— Добрый вечер, — удивился Моцарт. Запечный Сверчок поднял свою вол­шебную скрипочку, вскинул смычок... и заиграл...
Он играл так прекрасно, что, не выдер­жав, мальчик воскликнул:
— Какая прелесть! Никто в Зальцбур­ге не играет так хорошо! Вот если бы мне стать таким музыкантом!
— А что же вам мешает, маленький сударь? — спросил Сверчок. — По-моему, у вас есть и слух, и сердце.
— Но я ещё маленький! — рассердив­шись, сказал Моцарт и с досадой топнул ножкой.

Тогда Сверчок тоже топнул ножкой.
— Стыдитесь, я же меньше вас! Мне всего годик, а вам — четыре! И уж давно пора стать настоящим маэстрино!
— Вы правы, — смутился Моцарт. — Но ноты. Ах, эти ноты! Я всегда их забы­ваю!

И здесь говорящий Сверчок улыбнулся и сказал:
— Затем-то я и пришёл! Сейчас я сыг­раю одну волшебную мелодию. Запомните её, и тогда вы будете помнить и все ос­тальные! Слушайте!..

И Сверчок заиграл! Никогда раньше не приходилось Вольфгангу слышать музы­ку, подобную этой!
Умолк последний звук.

— Прощайте, маэстрино. Надеюсь, со временем, когда вы станете знаменитым музыкантом, вы вспомните обо мне! — ска­зал Сверчок и, откланявшись, удалился...

Как известно, взрослый Моцарт потом не раз вспоминал с благодарностью своего Сверчка. Однако почтенные современники его решили не писать об этом. Да ведь и в самом деле, кто, кроме детей и чудаков, поверит в маленького запечного музыкан­та и его волшебную скрипку?!
Однажды в году, как раз в тот день и час, о котором писал Леопольд Моцарт, вспоминая первый менуэт, разученный сыном, в Австрии вновь звучит удивительная музыка. Это в честь маленького Моцарта играют зальцбургские сверчки, и, слушая их, танцует за окном вечерний снег...

О танцующем снеге, о Вене и серебряной шпаге принца

Танцующий снег... Теперь он был не в маленьком Зальцбурге, а в большой пре­красной Вене, столице Австрии.
Ослепительно блистали старинные вен­ские фонари, и в праздничном ореоле их блеска весело кружились робкие снежин­ки.
Впрочем, так было в конце путешест­вия. А в начале?
В самом начале Моцарты очень волно­вались. Правда, многие зальцбуржцы уже восторгались игрой мальчика. И всё-таки здесь, в Вене, всё внушало опасения.
Бы­ло столько всяких «НО».
Но что скажет император?
Но что скажет императрица?
Но что скажут придворные?
И, главное, как отнесутся к Вольфган­гу столичные музыканты?..
Однако все сомнения оказались напрас­ными! Маленький музыкант сразу покорил венскую публику! Вольфганг играл бесподобно. И, наверное, поэтому, когда кончилась музыка, так долго длилось молчание: эхо звуков умирало в каждом сердце, и каждый, прислушиваясь к себе, ловил их последнее дыхание...

Но вот зал ожил, затрепетал, словно ог­ромная бабочка! Взлетели вверх кружевные манжеты! Все говорили, вздыхали и повто­ряли без конца: «Прелестно! Прелестно!»
Так было вечером...
А утром... Утром произошло ещё одно удивительное событие!
Едва маленький Моцарт проснулся, ед­ва открыл глаза, как вдруг распахнулась дверь и на пороге появился чопорный им­ператорский лакей.
Осыпав комнату блеском позументов, он склонился в торжественном поклоне:
— За вашу прелестную музыку Её Им­ператорское Величество жалует вам шпа­гу и платье принца!
Ах, какое прекрасное пробуждение! Словно кружатся, сверкают бесчисленные зеркала, и в каждом — лиловый камзол, и в каждом — серебряная шпага!

Нет, маленький Моцарт не может, не смеет этому поверить!
Но старший Моцарт рассеивает все сомнения. Роняя слова сквозь счастливые слёзы, он говорит:

— Это всё правда, правда, Вольфганг! Исполнилась мечта наша! Сегодня ты уже не какой-то неизвестный музыкант! Отны­не ты — маленький принц австрийской музыки! Поздравляю тебя, мой мальчик!

Ну, вот и всё...

В день отъезда Моцарта, будто празд­нуя его блистательный успех, ярко сияли старинные уличные фонари, а вокруг кру­жился и кружился пушистый радостный снег! Смеясь, Вольфганг ловил его шпа­гой. Снежинки падали и застывали на ней нежными прозрачными цветами...
...Однажды такой белый цветок я на­шёл в одной старой-старой книге. Там рас­сказывалось о маленьком музыканте, о ста­ринных фонарях, танцующем снеге, лило­вом платье принца и о серебряной шпаге...
И теперь, мой читатель, я поведал об этом тебе...

О пропавшей музыке и об ордене «Золотая шпора»

Известен ли тебе, мой читатель, знаме­нитый случай с римским папой и малень­ким Моцартом?
Восторженные итальянцы до сих пор не перестают щёлкать языком и удивляться:
— Нет, вы только подумайте! Гордый первосвященник склонился перед талан­том мальчика?!
...Римский папа не признавал никого и ничего, кроме Бога, себя и музыки. Да-да, музыки! Папа знал, как велика власть му­зыки над сердцами людей, и поэтому соби­рал и покупал самую прекрасную музыку.

Раз или два в год эта прекрасная му­зыка торжественно звучала в папской церкви. И тогда, точно весенние ласточки, взлетали вверх голоса хора, а холодный храм будто теплел и наполнялся ласковым светом!
А потом праздник кончался, всё мерк­ло. Драгоценные ноты прятали в бархат­ную темницу — золочёную папскую шка­тулку. Там она и хранилась до следующе­го праздника среди запахов засохшей вер­бены и сладкого ладана.
День и ночь два дюжих гвардейца сто­яли на страже, оберегая прекрасную му­зыку.
И если кто-нибудь случайно подходил к шкатулке близко, грозным предостере­жением стучали о каменный пол гвардей­ские алебарды: «Стоп! Стоп! Стоп!»...
И по сей день в Италии всё оставалось бы по-прежнему, но один поистине вол­шебный случай нарушил заведённый па­пой порядок. И было это так.
Как раз в то время в Италии выступал маленький Моцарт.

Однажды, гуляя по вечернему Риму, он забрёл в папскую церковь. Был празд­ник. Торжественная музыка сотрясала церковные своды, пел хор, верующие мо­лились. Никто не заметил прихода юного Моцарта. А он пришёл, послушал музыку и ушёл, так никем и не замеченный.
На другой день в папском дворце на­чался неслыханный переполох. Все бега­ли, суетились, стукались лбами и ахали: «Музыка! Пропала музыка! Прекрасную музыку похитили!»...
Виновником переполоха был малень­кий Моцарт. Однако он и пальцем не тро­нул шкатулку с драгоценными нотами! Будучи в церкви, он просто запомнил эту музыку — всю, от начала до конца!
Теперь её распевал весь Рим!
Ах, как негодовал римский папа! Он даже велел арестовать уши Моцарта, дабы впредь они не смели слышать то, что им не положено!
Две холодные алебарды коснулись ушей мальчика! Две холодные алебарды теперь сопровождали его всегда и везде.
А римляне? Сначала они удивились. А потом, расхохотались! «Арестованные уши!» — смеялся весь Рим, вся Италия!
В испуге зазвенели колокола папской церкви. И тогда папа насупил брови и за­думался... Он думал день, думал два, а на третий решил: «Лучше быть добрым, чем смешным». И маленького Моцарта не только простили, но и наградили орденом «Золотой шпоры», которым награждали только самых знаменитых и самых ста­рых композиторов! А Моцарту едва мину­ло... двенадцать лет!
Радость Моцарта была огромной. Но гораздо больше его радовала благодар­ность людей. Он подарил им то, что они любили...

О поездке Моцарта в прекрасный Париж

Париж!.. Наверно, это самый удиви­тельный, самый сказочный город на свете! Возьмите хотя бы названия парижских улиц!
Улица СТАРОЙ ГОЛУБЯТНИ... Улица КОШКИ, ИГРАЮЩЕЙ В МЯЧ!
Парижане уверяют, что на этой самой улице родился знаменитый Кот в сапогах!
Он и теперь приходит ночью на эту уз­кую улочку, чтобы поиграть в золотой мя­чик. А люди открывают окна и ждут... Куда влетит мячик, к тому придёт счас­тье! Ну не сказочно ли это?!
А вот что писали в своих письмах ино­странцы, которым посчастливилось побы­вать в Париже в те времена: «Сам воздух Парижа веселит нас!»
Более того! Говорят, что каждый отъ­езжающий увозил с собой в изящной вазе или кувшине парижский... воздух! И ког­да ему становилось грустно, он открывал сосуд и, вдохнув волшебный воздух старо­го города, начинал беспечно смеяться!
Как известно, парижане очень любят шутить. Когда Моцарт приехал в Париж, они его тоже восприняли как очарователь­ную шутку музыки. «Такой младенец и талантливее многих старых! Ну разве это не забавно?!» — смеялись парижане.
И, желая угодить добрым французам, Моцарт писал им сонаты, менуэты и, на­дев серебряный паричок, играл и играл свои бесконечные концерты, и вскоре о нём заговорил весь Париж.
А когда наступил Новый год и на колокольнях повисли серебряные нити, а в королевском дворце зажглись золотые све­чи, Его Величество король Франции при­гласил мальчика на новогодний ужин.
В тот праздничный вечер Вольфганг Амадей Моцарт присутствовал во дворце как паж короля. И король Франции спра­шивал своего юного пажа:
— Скажите, мой друг, что вы думаете о музыке?
И маленький Моцарт с поклоном отве­чал:
— Музыка, Ваше Величество, это голос нашего сердца!
Король улыбался и милостиво кивал. А следом за королём улыбались и кивали все придворные.
Под утро, когда Моцарт выходил из дворца, поклоны сопровождали его до са­мой улицы. Но и на улице люди снимали шляпы и, с восхищением глядя на ма­ленького музыканта, шептали:
— Смотрите, смотрите! Это Вольфганг Моцарт — паж Его Величества!..

Новогодняя ночь была поистине ска­зочной! Вольфганг шёл и от счастья тихо напевал. Но вдруг незатейливая мелодия внезапно оборвалась, Моцарт остановился! На набережной Сены, возле моста, стоял нищий мальчуган и, кутаясь в лохмотья, протягивал к нему посиневшую от холода руку.
Вольфганг стал торопливо шарить по карманам, хотя прекрасно знал, что не найдёт там и сантима. И тогда, решитель­но сдёрнув с себя бархатный пажеский плащ, накинул его на плечи нищего маль­чугана и бросился бежать!..
Ему было нестерпимо стыдно! Что стои­ли его успех, его великолепие, когда на свете столько горя!..
«Музыка — это голос нашего сердца!» — сказал королю Моцарт.
Много позже, вспоминая о Париже, о маленьком нищем на набережной Сены, Моцарт сочинил колыбельную песню — воплощение любви и нежности. В ней бы­ли радость и грусть, печаль и надежда:

Спи, моя радость, усни,
В доме погасли огни,
Рыбки уснули в пруду,
Птички утихли в саду,
В лунный серебряный свет
Каждый листочек одет...
 Глазки скорее сомкни,
Спи, моя радость, усни,
Усни, усни...

В доме всё стихло давно,
В кухне, в подвале темно,
Дверь ни одна не скрипит,
Мышка за печкою спит,
Кто-то вздохнул за стеной,
Что нам за дело, родной?..
Глазки скорее сомкни,
Спи, моя радость, усни,
Усни, усни...

Завтра ты будешь опять
Бегать, смеяться, играть.
Завтра тебе я в саду
Много цветочков найду,
Всё-то достать поспешишь,
Лишь бы не плакал малыш!
Глазки скорее сомкни,
Спи, моя радость, усни,
Усни, усни...

О первой национальной опере, о великом Глюке и маленьком Моцарте

...Однажды молодой австрийский им­ператор, пощипывая пышное кружевное жабо, неожиданно сделал рукой жест, напоминающий полёт дирижёрской па­лочки.
Придворные тотчас же поняли намёк своего императора и заказали Моцарту ко­мическую оперу-буффа.
Что такое «буффа» или «буфф»? Пожа­луй, это то же самое, что «уфф!» или «пуфф!». Так отдуваются от хохота зрите­ли, когда им приходится видеть или слы­шать что-нибудь очень смешное и весёлое: «Уфф-пуфф-буфф!»
Однако на представлении оперы Мо­царта посмеяться никому не пришлось. И хотя уже шли репетиции, и театральные примадонны пробовали пружинки голосов, комической опере-буффа так и не сужде­но было подняться на сцену.
И знаете почему?
Знаменитые венские музыканты, все как один, выразили своё неудовольствие Моцар­том. И самым важным среди них был Глюк.

Глюк был не просто музыкантом и композитором. Похожий больше на сереб­ряный орган, чем на живого человека, он как бы олицетворял сам дух музыки! К сожалению, слава пришла к Глюку с опозданием. И теперь этот живой серебря­ный орган, как ребёнок, дулся на малень­кого Моцарта.
Злые умы истолковали недовольство знаменитого старика по-своему: великий Глюк не признаёт юного Моцарта!
И вскоре двери императорского театра закрылись перед удачливым маэстрино.
Рассерженный Вольфганг так стукнул по оперной папке, что ноты, словно пти­цы, разлетелись во все стороны! Жалкие и одинокие, они летели по всей Вене, опус­кались на дома и деревья... Казалось, весь город справляет белый траур по маленько­му Моцарту.
Среди всех нотных листков один оказался счастливым. Его поднял доб­рый доктор Месмер. Свернув листок под­зорной трубой, он посмотрел на дом Мо­царта.
Отчаявшийся Вольфганг стоял у окна и рисовал на нём пальцем бесконечные унылые кружочки...
Но вот в окно стукнула докторская трость, и кружочки, точно биллиардные шары, вмиг разлетелись! За распахнутым окном открылась площадь — весёлая, на­рядная, ликующая!

— Вы видите, Вольфганг, как веселит­ся народ?! — воскликнул Месмер. — Се­годня я заказываю вам новую оперу! На­родную, с танцами!
«Народную оперу?! Да это же настоя­щее чудо! Будто огромная хлопушка взры­вается каскадом разноцветных конфетти!
Праздничные спектакли, бродячие цирки, ярмарочные балаганы!»...
Картины, одна удивительнее другой, возникали перед глазами — весёлые, вол­шебные, неповторимые!..
Такой неповторимой и вышла новая опера Моцарта «Бастиен и Бастиена» — по-взрослому смешная и по-детски трога­тельная.
Теперь даже самые закоренелые недобро­желатели и завистники таяли от восторга!
А старый, важный, знаменитый Глюк?
Говорят, он тоже был на первом пред­ставлении. Происходящее на сцене заворо­жило великого музыканта! Волнуясь, он не заметил, как превратил розовый лис­ток оперной программки в крохотный лёг­кий кораблик.
«О, это добрый знак!» — улыбнулся Глюк и, не дожидаясь, пока упадёт тяжё­лый занавес, с восторгом воскликнул:
— Браво! Браво, Моцарт!

О сказке с печальным концом

Озарённая блистательным успехом, жизнь маленького Моцарта была похожа на сказку.
Однако заглянем в итальянский город Болонью, на благороднейшую Страда Сан- Донато.
Там, в сумрачном здании старинной академии, на одной из стен, потемневших от времени, хранился когда-то портрет юного Моцарта. Удивительное творение! В обрамлении парадной красоты и лиловой торжественности — печальное и таинст­венное лицо мальчика. Маленький акаде­мик будто с тревогой ждёт чего-то, что-то предчувствует... Но что?..

Поведаю я тебе, мой читатель, одну ис­торию.

Жил когда-то на свете сиятельный вельможа. И славился он в мире своей ве­ликой любовью к прекрасному. Лучшие картины, старинные гобелены, статуэтки и фарфор украшали его гостиную. Но не рос­кошные гобелены, не распахнутые, как солнце, веера, не молочно-румяный фар­фор, а маленький живой музыкант — вот что было самым прекрасным в доме графа!
Серебряный паричок, лиловый камзол и крохотная шпага делали маленького му­зыканта похожим на изящную статуэтку. Сиятельный хозяин и его высокопостав­ленные гости не чаяли в игрушечном му­зыканте души! Особенно, когда он садил­ся за клавесин и начинал играть. А играл он — чудо как легко и красиво!
— Сказочный гномик! Изумительная вещь! — сюсюкали напыщенные господа, сложив губы рюмочкой.
...Но время шло. Гномик рос, становил­ся старше. И однажды, после игры, он встал посреди роскошной гостиной и сказал:
— Господа! Гномика больше нет! Взгля­ните, я совсем уже взрослый!
Бедный, бедный музыкант! Он ждал дружеских приветствий, сердечных позд­равлений... Увы!
Сиятельный граф смерил его презри­тельным взглядом:
— Ну что ж, любезнейший, — сказал он, — коль вы перестали быть игрушкой, ваше место на кухне!
И музыканта прогнали прочь...
Вот какой печальный конец у сказки о маленьком музыканте, похожем на фарфо­ровую статуэтку.
Серебряный паричок, лиловый камзол и шпага принца...

Надеюсь, мой читатель, ты всё понял.

Да, это рассказ о нём, о маленьком Мо­царте. Именно такой и была его жизнь, когда он возвратился в родной Зальцбург после долгих странствий.
Из блестящего мира концертных залов и сверкающих гостиных он сразу, будто оступившись, упал в лакейскую.
Так поступил с ним его хозяин — ар­хиепископ. Иначе не могло и быть. Пока Моцарт был маленьким чудом, забавной игрушкой знатных господ, его любили и баловали.
Но взрослый он не мог без разреше­ния переступить порог аристократичес­кого салона. Там ценился не талант, а титул.
Всякий раз напыщенный мажордом, ударяя о пол жезлом, торжественно, слов­но внося новое блюдо, провозглашал:
— Его сиятельство князь!.. Его величе­ство граф!..
А что он мог сказать о Моцарте?!
Внук переплётчика, бедняк из Зальц­бурга. Да кто же будет ему кланяться? Кто станет уважать?..
Правда, возмущённый юноша писал потом, что чести и достоинства в нём го­раздо больше, чем у любого графа. Да ка­кой прок в тех высоких словах?!
Когда впервые гордый музыкант захо­тел сказать об этом вслух, секретарь ар­хиепископа просто пнул его башмаком. И пока он падал, каждая ступенька мраморной лестницы отзывалась жестоким сме­хом архиепископского секретаря:
— Безродный му-зы-кан-тиш-ка!
Ха-ха-ха!..

Небольшое заключение

Итак, кончилось детство Моцарта. Кон­чилась сказка...
Началась другая, не похожая на сказ­ку, взрослая жизнь.
Она началась с той поры, когда юный Моцарт последний раз простился с Зальц­бургом и навсегда уехал в Вену.
Напрасно грустили о нём зальцбурж­цы. Напрасно ждали его ночами запечные сверчки, настраивая свои волшебные скрипочки. Вольфганг так и не вернулся.
А вскоре почтовая карета привезла из австрийской столицы письмо. В нём тор­жественно извещалось:
«Вольфганг Амадей Моцарт стал первым независимым музыкантом XVIII столетия!»
Теперь он подчинялся одной музыке. И только ей!
...Звучит музыка Моцарта. И светлеет мир, и пробуждается сердце, рвущееся на­встречу счастью.
И если ты, мой читатель, успел полю­бить маленького Моцарта и тебе не хочет­ся с ним расставаться, послушай его пре­красную музыку...

См. также:
Амадеус. Занятие-викторина о Моцарте