Гусятница у колодца

Жила когда-то на свете старая-престарая бабушка, жила она со своим стадом гусей в глуши между горами, где была у нее маленькая избушка. Те глухие места были окружены дре­мучим лесом. Каждое утро старуха брала костыль и отправля­лась, ковыляя, в лес. Там принималась старушка за работу, и трудилась она больше, чем позволяли ей ее преклонные го­ды. Она рвала траву для своих гусей, собирала дикие яблоки и груши, какие только могла достать рукой, и все это она при­носила на своей спине домой. Если она встречала кого по до­роге, она ласково его приветствовала: «Добрый день, милый земляк, а нынче-то погода хорошая. Ты небось удивляешься, что я тащу траву, но каждый ведь должен нести свое бремя на плечах».

Люди, однако, встречались с ней неохотно и старались как-нибудь ее обойти, а если приходилось проходить мимо нее отцу с ребенком, он тихонько ему шептал:

— Ты старухи этой опасайся, она хитрая-прехитрая, это ведьма.

Однажды утренней порою проходил через лес красивый молодой человек. Солнце светило ярко, распевали птицы, и между листвой пролетал прохладный ветерок. Юноша был по­лон радости и веселья. По дороге ему еще никто не встречался, и вдруг он увидел старую ведьму, она стояла на коленях и среза­ла серпом траву. Она набрала в свой мешок уже целый ворох, и стояли около нее две корзины, полные диких груш и яблок.

— Бабушка,—сказал молодой человек,—а как же это ты все донесешь?

— Что поделаешь, мой милый, нести надо,— отвечала она,— детям богатых людей этого делать не приходится. Про это у крестьян говорится:

Не заглядывай назад,
Все равно ведь ты горбат.

Может, вы мне поможете? — сказала она, когда тот остано­вился около нее,— спина-то у вас крепкая, а ноги молодые, это для вас будет легко. Да и дом-то мой не так уж отсюда далече, вон за тою горой стоит он, в долине. Вам туда взобраться —- раз, два, да и все.

Сжалился молодой человек над старухой.

— Мой отец хотя и не крестьянин,— ответил он,— а бога­тый граф, но чтобы вы знали, что не одни только крестьяне умеют носить тяжести, я вашу вязанку отнесу.

— Что ж, попробуйте,—сказала старуха,—мне это будет приятно. Придется вам, правда, пройти целый час, но что это для вас составит? А те вон яблоки и груши вы тоже должны дотащить.

Когда молодой граф услыхал, что надо идти целый час, это показалось ему несколько странным, но старуха теперь его не отпускала; она взвалила ему на спину вязанку и дала в руки обе корзины.

— Вот видите,— сказала она,— это совсем нетрудно.

— Нет, не совсем-то легко,—ответил граф, и лицо у него сделалось грустное,—ваша вязанка так оттягивает плечи, будто в нее камни наложены, а яблоки и груши на вес как свинцо­вые. Я еле могу дышать.

Ему очень хотелось бы все это бросить на землю, но стару­ха этого не позволила.

— Погляди-ка, а,—говорила она насмешливо,—молодой человек, а не хочет нести того, что я, старуха, не раз уже таска­ла. На словах-то вы хороши, а как взяться за дело, то вы отлы­ниваете. Ну, чего ж вы стоите,— продолжала она,— да медли­те, ну-ка живей подымайте ноги! Теперь уж никто не снимет с вас этой вязанки.

Пока молодому человеку приходилось идти по ровному месту, еще можно было выдержать, но когда они подошли к горе и надо было на нее взбираться, а камни под ногами ска­тывались вниз, будто они были живые,— стало ему невмоготу. Капли пота выступали у него на лбу и сбегали, то горячие, то холодные, по спине.

— Бабушка,—сказал молодой человек,—я больше идти не в силах, я отдохну немного.

— Нет, здесь нельзя,—ответила старуха,—вот как придем на место, тогда уж вы и сможете отдохнуть, а теперь надо дви­гаться вперед. Почем знать, может, все это вам и к добру.

— Старуха, ты становишься, однако ж, бессовестной,— сказал граф и хотел было сбросить с себя вязанку, но он ста­рался понапрасну: она висела у него за спиной, будто к ней приросла. Он поворачивался и так и этак, но избавиться от вя­занки никак не мог. А старуха, глядючи на это, смеялась и пры­гала вокруг него на своем костыле.

— Любезный мой сударь, уж не гневайтесь,— говорила она,— вы краснеете, словно петух, которого резать собираются.

Тащите свою ношу терпеливо, а когда доберемся домой, я уж вам щедро дам на чаек.

Что ему было делать? Пришлось покориться судьбе и тер­пеливо тащиться вслед за старухой. Казалось, что она становит­ся все проворней, а его ноша все тяжелей. Вдруг старуха прыг­нула, вскочила на вязанку и уселась на нее; и какой она ни была тощей на вид, а по весу оказалась куда тяжелей самой толстой деревенской девки. У юноши подкашивались колени, и когда он останавливался, то старуха била его прутом и хле­стала по ногам крапивой. То и дело охая, он взобрался на гору, и когда он уже совсем готов был упасть, добрался, наконец, к дому старухи. Как увидели гуси старуху, они захлопали кры­льями, вытянули шеи, кинулись ей навстречу и закричали ей: «Уля, уля, уля!». Вслед за стадом шла, держа в руках хворости­ну, пожилая Трулле, женщина дюжая и большого роста, но страшно уродливая, как сама ночь.

— Матушка,—сказала она старухе,—уж не случилось ли с вами чего? Вас так долго не было.

— Да что ты, доченька,—ответила она,—со мной ничего плохого не приключилось, напротив того, вот этот любезный господин донес мне мою ношу. Ты представь себе, когда я уто­милась, он сам посадил меня к себе на плечи. Да и дорога нам вовсе не показалась длинной, нам было весело, мы то и дело друг с другом шутили.

Наконец, старуха слезла на землю, сняла со спины молодо­го человека вязанку, взяла у него из рук корзины, ласково на него поглядела и сказала:

— Ну, а теперь садитесь у дверей на скамеечку да отды­хайте. Вы честно заслужили свой заработок, и уж вы непре­менно его получите.

Потом она обратилась к гусятнице:

— А ты, доченька моя, ступай в комнату, негоже тебе оставаться наедине с молодым человеком, масла в огонь подли­вать не следует; чего доброго, он в тебя влюбится.

Молодой граф не знал, плакать ему или смеяться. «Такая красотка,— подумал он,— если бы даже была лет на тридцать моложе, так и то, наверно, не тронула бы моего сердца». А между тем старуха ласкала и гладила своих гусей, будто де­тей, а потом она вошла в дом вместе со своей дочкой. А юно­ша тем временем растянулся на скамейке под дикою яблоней. Воздух был теплый и мягкий. Вокруг расстилался зеленый луг, весь поросший первоцветами, чебрецом и тысячами других цветов; посередине его пробегал, журча, светлый ручей, в ко­тором поблескивало солнце, и разгуливали по лугу белые гуси и плескались в воде.

«А здесь и вправду приятно,—подумал он,—но я так устал, что глаза у меня сами закрываются; посплю-ка я малень­ко. Хорошо, если не налетит порыв ветра и не унесет у меня ног, они у меня сделались такие вялые, будто вот-вот отва­лятся».

Поспал он немного, но явилась старуха и начала его рас­талкивать.

— Подымайся,—сказала она,—здесь тебе оставаться нель­зя. Правда, я тебя порядочно уморила, но ты ведь от этого, однако, не помер. А сейчас я дам тебе то, что ты заработал; ты в деньгах и вещах не нуждаешься, так вот подарю я тебе кое-что другое.

И она сунула ему в руку баночку, выточенную из цельного куска изумруда.

— Ты храни ее бережно,—добавила старуха,—она прине­сет тебе счастье.

Граф быстро поднялся и почувствовал себя совершенно свежим и, как прежде, сильным, поблагодарил старуху за ее подарок и двинулся в путь-дорогу, а на прекрасную доченьку даже и не оглянулся. Когда он прошел некоторое расстояние, издали до него все еще доносилось веселое гоготанье гусей.

Графу пришлось проблуждать три дня по лесным трущо­бам, пока, наконец, он оттуда выбрался. Потом пришел он в столицу, а так как там его никто не знал, то привели его в ко­ролевский дворец, где сидели на троне король и королева. Граф опустился на колени, достал из кармана изумрудную ба­ночку и положил ее к ногам королевы. Королева велела ему подняться, и он подал ей изумрудную баночку. Но только ко­ролева ее открыла и заглянула в нее, как упала замертво на­земь. Графа схватили королевские слуги и хотели отвести его в темницу, но королева открыла глаза и сказала, чтоб его отпу­стили и чтоб все вышли, что хочет она поговорить с ним на­едине.

Когда королева осталась одна, она горько заплакала и ста­ла ему говорить:

— Что для меня весь этот блеск и почести, которые меня окружают, если я просыпаюсь каждое утро в заботах и в горе! Было у меня три дочери, младшая была из них так прекрасна, что во всем свете почитали ее за чудо. Была она бела, как снег, румяна, как цвет яблони, а волосы у нее сверкали, как солнеч­ные лучи. Когда она плакала, то катились у нее из глаз не сле­зы, а жемчуга и драгоценные камни. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, король велел всем трем сестрам явиться к его трону. Ах, если бы вы видели, как раскрыли люди от изумле­ния глаза, когда вошла младшая,— было похоже, что взошло само солнце. И сказал король: «Мои дочери, я не знаю, когда настанет мой смертный час, но нынче я хочу завещать, что дол­жна получить каждая из вас после моей смерти. Вы все меня любите, но кто из вас любит меня больше всех, та и должна получить самое лучшее».

И каждая из них сказала, что она любит его больше всех.

«А можете ли вы доказать,—спросил король,—насколько вы любите меня? По этому я и буду судить, как вы ко мне отно­ситесь».

Старшая сказала: «Я люблю отца, как самый сладчайший сахар». Средняя: «А я люблю отца, как самое красивое платье». Младшая промолчала, ничего не сказала.

И спросил отец: «А ты, мое дитятко, как ты меня лю­бишь?». «Я не знаю,—ответила она,— мою любовь к вам я не могу сравнить ни с чем». Но отец настаивал на том, чтоб она что-нибудь назвала. И вот, наконец, она сказала: «Самая лучшая пища без соли не имеет вкуса, а потому я люблю отца, как соль». Услыхал это король, разгневался и сказал: «Если ты ме­ня любишь, как соль, то и любовь твоя пусть будет вознагра­ждена солью». И поделил он тогда королевство между двумя старшими сестрами, а младшей велел привязать на спину ме­шок соли, и должны были двое слуг завести ее в дикий лес.

Мы все просили за нее, умоляли отца и молились,— про­должала королева,— но королевского гнева смягчить было нельзя. Как она плакала, когда должна была нас покинуть! Вся дорога была усеяна жемчугами, что падали у нее из глаз. Вско­ре после того король раскаялся в своей непомерной жестоко­сти и велел разыскивать свое бедное дитя по всему лесу, но ни­кто ее найти не мог. Когда я думаю, что, может быть, ее съели дикие звери, я не могу опомниться от печали. Иногда я себя утешаю надеждой, что она еще жива, что она укрылась где-ни­будь в пещере или, может, нашла приют у каких-нибудь доб­рых людей. Но вообразите себе, когда я открыла вашу изу­мрудную баночку и увидела, что лежит в ней жемчужина, та­кая же точно, как те, что падали из глаз моей дочери; и вы можете себе представить, как жемчужина эта взволновала мое сердце. Вы должны сказать, откуда вы достали ее.

Граф ей рассказал, что баночку он получил от одной стару­хи в лесу, она показалась ему очень странной, должно быть, это была какая-нибудь ведьма. Но про ее дочь он ничего не слыхал и нигде ее не видел.

И вот решили король и королева эту старуху разыскать; они думали, что там, где находится жемчужина, они узнают что-нибудь и про свою дочь.

Старуха сидела одна в своей хижине за прялкой и пряла пряжу. Было уже темно, горела у очага лучина и давала ту­склый свет. Вдруг на дворе поднялся шум, вернулись гуси до­мой с пастбища, и послышалось их хриплое гоготанье. Вскоре вошла и дочка. Но старуха еле ответила ей на приветствие и только слегка головой покачала. Дочка уселась у ее ног, взяла свое веретено и ловко начала сучить нитку, словно молодая де­вушка. Так просидели они целых два часа и слова между собой не промолвили. Наконец что-то у окна зашумело, и два огнен­ных глаза уставились в комнату. То была старая ночная сова, она трижды прокричала: «Угу! угу! угу!». Глянула старуха вверх и сказала:

— Пора тебе, доченька, выходить да приниматься за работу.

Та поднялась и вышла из дому. Но куда же она пошла? По лугам, все напрямик, до самой долины. Наконец она подошла к колодцу, где росли три старых дуба. В это время взошла над горою луна, полная и большая, и стало так светло, хоть иголки собирай. Девушка сняла кожу с лица, нагнулась к колодцу и на­чала умываться. Когда она кончила, окунула в воду и кожу, а затем положила ее белиться и сохнуть под лунным сиянием. И как гусятница преобразилась! Вы ничего подобного ни разу не видывали! У нее отвалилась седая коса, упали ей на плечи золотистые, как солнечные лучи, волосы и укутали ее всю, точ­но покрывалом. Только блестели одни глаза, такие сверка­ющие, как звезды на небе, а щеки сияли у нее нежным, как цвет яблони, румянцем.

Но красавица девушка была печальна. Она села на землю и горько заплакала. Слезы одна за другой текли у ней из глаз и падали по длинным ее волосам наземь. Так сидела бы она, пожалуй, долго-долго, если бы что-то не затрещало, не зашу­мело на ветках соседнего дерева. Она вскочила, как лань, услы­хавшая выстрел охотника. Как раз в это время луну закрыла черная туча, и вмиг девушка снова влезла в свою старую кожу и исчезла, точно огонь, потушенный ветром.

Дрожа, как осиновый лист, она прибежала домой. Старуха стояла у двери, и девушка хотела рассказать ей, что с нею слу­чилось, но старуха ласково засмеялась и сказала:

— Я уже все знаю.

Она отвела ее в комнату и снова зажгла лучину. Но за прялку старуха теперь не села, а достала метлу и начала подме­тать комнату и мыть пол.

— Все должно быть чистым и опрятным,-—сказала она де­вушке.

— Матушка! — сказала девушка.—Почему вы беретесь за работу в такое позднее время?

— А ты разве знаешь, который теперь час?

— Скоро полночь,—ответила девушка,—уже, кажется, начало двенадцати.

— А ты разве не знаешь,—продолжала старуха,—что нынче исполнилось той года с тех пор, как ты пришла ко мне? Твой срок вышел, больше тебе со мной оставаться нельзя.

Девушка испугалась и сказала:

— Ах, милая матушка! Что ж, вы хотите меня прогнать? Куда ж мне деваться? Ведь нет у меня ни друзей, ни родимого дома, куда я могла бы пойти. Я выполняла все, что вы требова­ли, всегда вы были мною довольны, не прогоняйте меня.—Но старуха не хотела говорить, что предстояло девушке.

— Здесь мне тоже оставаться недолго,—- сказала она ей,— но когда я отсюда уйду, то все в доме должно быть чистым; а потому не мешай мне работать. Ты ни о чем не думай, не беспокойся; тебе бы только найти приют, где можно было бы жить, а тою наградой, которую я тебе дам, ты будешь до­вольна.

— Но вы хоть скажите, что же такое случилось? — про­должала спрашивать девушка.

— Я еще раз тебе повторяю, не мешай мне работать. Не говори больше ни слова, ступай к себе в комнату, сними с лица кожу, надень шелковое платье, которое было на тебе, когда ты явилась ко мне, и дожидайся, пока я тебя позову.

Но мне надо вернуться к рассказу про короля и королеву, которые отправились вместе с графом в лесные дебри на поис­ки старухи. Случилось так, что ночью в лесу граф от них от­стал, и ему пришлось пробираться дальше одному. На другой день ему показалось, что он вышел на правильную дорогу. Он продолжал идти дальше до той поры, пока не стало темнеть. Тогда он взобрался на дерево и решил там переночевать, он боялся теперь заблудиться. Когда луна осветила все вокруг, он заметил какую-то фигуру, спускающуюся с горы. В руках у нее не было хворостины, но он мог разглядеть, что то была гусят­ница, которую он видел прежде в доме старухи.

— Ага! — воскликнул он. — Если мне удастся поймать одну ведьму, то и вторая от меня не уйдет,—Но как он был изу­млен, когда она подошла к колодцу, сняла с себя кожу, умы­лась, и рассыпались у нее по плечам золотистые волосы, и бы­ла она такая прекрасная, что подобной он ни разу на свете не видел. Он боялся даже вздохнуть, но он просунул голову сквозь листья насколько мог вперед и начал разглядывать де­вушку, не спуская с нее глаз. И то ли он чересчур нагнулся или что другое было причиной, но вдруг затрещала ветка, и в этот миг девушка влезла в старую кожу и кинулась оттуда, как лань, в это время на луну набежало облако —и девушка скрылась у него на глазах.

Только она исчезла, спустился граф с дерева и быстро по­спешил за ней. Прошел он немного и увидел в сумерках две фигуры, идущие по лугу. Это были король и королева; они за­метили издали свет в избушке старухи и направились туда. Граф рассказал им, какие чудеса он видел у колодца, и король и королева не сомневались в том, что это была их пропавшая дочь. Обрадованные, они отправились дальше и вскоре подо­шли к избушке. Вокруг нее сидели гуси, спрятав головы под крыло, и спали, и ни один из них не пошевельнулся. Они за­глянули в окошко, там сидела в тишине старуха. Она, накло­нив голову, пряла пряжу и не оглядывалась.

В комнате было убрано все так чисто, будто в ней жили маленькие облачные человечки, у которых на ногах не было ни пылинки. Но своей дочери они там не увидели. Они разгляды­вали все это некоторое время, наконец собрались духом и тихо постучались в окно. Казалось, будто старуха только их и дожи­далась, она поднялась и ласково сказала:

— Входите, входите, я уже вас знаю.

Вошли они в комнату, и говорит старуха:

— Вам бы и не надо было в такую даль забираться, если бы вы свою дочку, такую милую и добрую, не прогнали бы три года тому назад ни за что ни про что из дому. Она дурному здесь ничему за это время не научилась, а только сердце свое сберегла в чистоте. А вы уж и так долгое время наказаны, что жили все время в страхе.

Потом она подошла к комнате и кликнула:

— Выходи, моя доченька.

Открылись двери, и вышла оттуда королевна с золотыми волосами, в своем шелковом платье, с сияющими глазами; и было похоже, будто ангел спустился с неба.

Она подошла к своему отцу и матери, бросилась к ним на шею, стала их целовать, и — уж как тут могло быть иначе — за­плакали все от радости. Молодой граф стоял возле них; увидев его, королевна зарделась, как розан, и сама не знала почему.

Сказал король:

— Милое дитя, свое королевство я уже раздарил, что же мне тебе дать?

— Ей ничего не надо,—сказала старуха,—я дарю ей те слезы, которые она выплакала из-за вас; это все жемчуга, и по­красивее тех, что находят в море, и дороже всего вашего коро­левства. А в награду за ее работу я дарю ей свою избушку.

Только молвила это старуха — и тотчас исчезла на их гла­зах. Слегка затрещали стены; оглянулись они, видят: обрати­лась избушка в великолепный дворец, и был там уже накрыт королевский стол, и сновали взад и вперед слуги.

Сказка на том не кончается, но у бабушки моей, которая ее рассказывала, память стала короткой: конец-то сказки она позабыла. Я уверен, что королевна вышла замуж за графа, и они остались жить вместе в том дворце, и жили они там в полном счастии и довольстве столько, сколько им было бо­гом положено. Были ли белоснежные гуси, что паслись у из­бушки, девушками (пусть это никто не поймет в дурном смыс­ле), которых приняла к себе старуха, и вернулся ли к ним снова их человеческий облик, остались ли они у молодой коро­левы служанками,—этого я точно не знаю, но предполагаю, что это было именно так. А старуха, должно быть, и вовсе не была ведьмой, как думали это люди, а была она вещей женщи­ной, и к тому же доброй. И, пожалуй, это она одарила коро­левну при ее рождении даром плакать не простыми слезами, а жемчугами. В нынешнее время оно так больше не случается, а то все бедняки скоро бы разбогатели.