Иляна Косынзяна

В старину, когда жил на свете Дед Мороз с белой бородой, был один царь, конечно, богатый, как и все цари. Имел он сына Ионицэ, по прозванию Фэт-Фрумос — значит и смельчак, и красавец. Любил веселье Ионицэ, пляски и песни, любил и музыкантов послушать, но милее всех забав ему были кони. Частенько ездил Ионицэ вместе с царским табунщиком пасти коней на лугах. А надо сказать, самый лучший из всех лугов, с травой-клевером, был неподалеку от озера. Называлось оно озером Волшебниц. Кое-когда выходили из того озера на вольный свет волшебницы — показаться людям.
Вот однажды поехал наш Ионицэ с табунщиком на тот луг табун пасти. Ионицэ лег близ бережка и заснул, а табунщик стал за конями приглядывать. Как вдруг всколыхнулось озеро, и явилась на берег волшебница, такая раскрасавица девушка, какой в целом свете не бывало. Подошла она к Ионицэ, обнимает его и говорит:
— Пробудись, милый друг!
Ионицэ не просыпается. Она стала плакать, целует его, а он все спит крепким сном. Обиделась на него волшебница, вернулась в озеро и скрылась под водой.
Табунщик попас коней, разбудил Ионицэ, и они поехали домой на конях. По дороге рассказал табунщик про волшебницу. Подосадовал на себя Ионицэ, как это он проснуться не мог?
На другой день опять они отправились на пастбище. Ионицэ хоть и задумал не спать, да сморил его сладкий сон. Сон-то ведь слаще меда. Так и загадка говорит: «Слаще его нет ничего, всем нужен, а никому не послушен».
Вышла из озера волшебница, опять та самая, будит Ионицэ, обнимает-целует — никак не разбудит. Заплакала она, ушла и скрылась в озере.
Табунщик все видел. Тоже, верно, досадовал на Ионицэ. Разбудил его, поехали они домой, и тут он рассказал Ионицэ, как будила его волшебница и плакала, видя, что не добудится.
На третий день опять поехал Ионицэ с табунщиком пасти коней на тот луг, что неподалеку от озера Волшебниц. Ионицэ стал прохаживаться по бережку, чтобы сон разогнать. Все ждет-пождет, думает: вот сейчас покажется волшебница из воды. И что же он вдруг надумал? Лег на траву и посматривает на озеро. Ну как тут не заснуть? Сон опять одолел его. Ионицэ спит себе крепко, а из озера вышла волшебница, подходит к нему, целует, плачет, прямо не знает, что и делать. Потом уж видит, что все равно не разбудить его, и говорит:
— Больше я не приду.

Сняла кольцо у Ионицэ и надела себе на палец, а свой именной перстень ему на палец надела и после того ушла, скрылась в озере.
Немного погодя пришел табунщик, разбудил Ионицэ и рассказал ему все как было.
Ионицэ чуть не помер с досады. Глянул на палец — видит чужое кольцо, а на кольце написано: «Иляна Косынзяна, коса золотая, в косе цветы певучие, поют дивно, за девять царств слышно».
Прочитал Ионицэ надпись, не стал тут долго раздумывать. Едет домой. А как приехал, роздал он все богатства свои бедным людям. Справил себе обувку надежную — железные лапти, взял посох стальной и отправился странствовать по свету широкому — искать Иляну Косынзяну.
Вот пришел он к зятю, который женат был на младшей сестре Ионицэ. Спрашивает его:
— Не слыхал ли ты случаем про Иляну Косынзяну?
— Нет, не слыхал,— отвечает зять.
Идет Ионице дальше и приходит к другому зятю, который женат был на средней сестре. Стал спрашивать и его, не знает ли он что-нибудь про Иляну Косынзяну?
— Откуда мне знать? — отвечает тот.— Про нее только сказки складывают.
Не сробел Ионицэ, подтянул потуже ремни на железных лаптях, взял свой посох стальной и пошел дальше разыскивать милую. Ничего не поделаешь, любовь и на край света заведет.
Приходит он к третьему зятю, который женат был на старшей сестре Ионицэ. И его тоже спрашивает:
— Ты много видал и слыхал на своем веку, должно быть, знаешь и про Иляну Косынзяну.
— Покамест еще не слыхивал, чтобы кто-нибудь побывал у Иляны Косынзяны, прознал, где она живет,— отвечал ему зять.— Воротись-ка ты лучше домой, нечего зря ходить да худую славу наживать!
Промолчал Ионицэ и затаил про себя, какая у него тоска на сердце. Без дальних слов распростился он с зятем и отправился в путь. Много долин и гор исходил Ионицэ, много кудрявых лесов и зеленых лугов прошел. Кого ни встречал, кого ни расспрашивал, так ничего и не узнал про Иляну Косынзяну.
«Что мне теперь за житье без Иляны? Так и буду идти, покуда земной простор не кончится, покуда свет да небушко не скроются»,— говорил себе Ионицэ.
Шел он, шел и устали не знал. А на уме у него только Иляна была. Иной раз и почудится ему, будто вот она, впереди, да после видит Ионицэ, обманулся он, только так показалось.
Пришел он к высокой горе, стал взбираться на нее, а сам все об Иляне думает. Добрался до самого верху, смотрит, а по другую сторону горы темная пещера. Солнце в те места заглядывало только на закате. Спустился в пещеру Ионицэ Фэт-Фрумос, шел-шел, и ни один жив человек ему не попался, только змеи да всякие звери шныряют. Но Ионицэ не побоялся их.
После завидел он свет вдалеке и свернул в ту сторону. Прибавил шагу Ионицэ и очутился возле мельницы, какой не видывал на всем своем долгом пути. В быстрой речке черным-черна вода бежит, мельничные колеса гоняет, они лётом летают.
То-то обрадовался Ионицэ! Заходит он на мельницу, а людей там что-то не видно, как обычно на мельницах бывает. «Пропащая та мельница, куда народ не захаживает»,— так поговорка говорит. Посмотрел Ионицэ направо, посмотрел налево и при
метил тут старика. Такой он был древний, тот старик, что у него уже веки не поднимались, он их крючьями поднимал. Один он на мельнице и управлялся, едва поспевал муку в мешки насыпать — так скоро зерно мололось.
— Здравствуй, дедушка! — говорит Ионицэ старику.
— Здорово, молодец! — отвечает старик.— Скажи на милость, каким ветром тебя сюда занесло? До сей поры на этой мельнице ни один земной житель не бывал.
— Да что ж, человеку надо все изведать, девять морей и девять земель пройти — всякое повидать. Так вот и я исходил весь свет, только вот не узнал того, о чем спрашивал, никто не сумел мне сказать. Может, ты мне, дедушка, скажешь, ты человек старый, похоже, самому времени ровесник.
Старик поднял крючьями веки, посмотрел на Ионицэ и спрашивает, что ему надобно.
— Не слыхал ли ты, дедушка, про Иляну Косынзяну? — говорит Ионицэ.
— Так ведь мельницей она и владеет. На нее одну я мелю муку день-деньской. Прилетают сюда девять могучих птиц что ни день, каждая по четыре мешка зерна на себе приносит, а мне к утру надо все зерно смолоть.

Ободрился наш Ионицэ, сразу и сил у него прибавилось. Потолковал он со стариком о том о сем и сдружился с ним. А уж после напросился Ионицэ за мельника поработать, муку в мешки насыпать. Старик и рад отдохнуть, прилег на мешки и, конечно, сразу уснул — очень уж он натрудился. Ионицэ того и надо было. Живо наполнил мешки мукой, а в один мешок спрятался сам и зашил его изнутри.
Между тем прилетели могучие птицы, шумят, кричат, стали окликать старика, спрашивают:
— Мука готова?
Старик еле-еле пробудился от сна, поднял веки и туда и сюда смотрит — молодца нет как нет. Вот и пришлось старику опять одному управляться. А спросонок ему и вовсе тяжело мешки-то ворочать, насилу взвалил их птицам на спины. И полетели те птицы домой, как мысль, как ветер, быстрые.
Старик, понятно, так и остался на мельнице век доживать и смерти дожидать. А долго он, бедный, ломал голову, куда подевался молодец: то ли в реке потонул, то ли на вольный свет выбрался к земным жителям.
Между тем Ионицэ жив-невредим был в надежном месте. Прилетели могучие птицы к Иляне Косынзяне и отдали мешки повару. Вспорол он один мешок, а в нем как раз Ионицэ был. Ну и напугался тот повар, когда Ионицэ из мешка вылез!
— Да как же ты попал сюда, скажи на милость? — спрашивает он Ионицэ.
— Про то молчок,— говорит Ионицэ и показывает ему кольцо, а на кольце написано: «Иляна Косынзяна, коса золотая, в косе цветы певучие, поют дивно, за девять царств слышно».
Промолчал тогда повар и оставил Ионицэ у себя в доме жить. Вот пришло время повару хлебы печь для Иляны Косынзяны — иного хлеба она и в рот не брала, только какой ей повар пек. Ионицэ и говорит повару:
— Дай-ка я испеку, увидишь, какой хороший хлеб будет!
— Ладно,— говорит повар.
Взялся Ионицэ за дело, засучил рукава, замесил тесто, живо-готово, посадил хлебы в печь. Вынул повар потом караваи из печи и надивиться не может, до чего пышный хлеб испекся.
Несет он Иляне каравай; она только взяла его в руки, сразу спрашивает:
— Кто испек такой чудесный, пышный хлеб?
— Кто же другой испечет? Я испек,— отвечает повар.
После того как вышел весь хлеб, повар снова собрался печь. Опять Ионицэ взялся стряпать вместо повара, и получился хлеб вдвое чудеснее прежнего. Долго дивилась Иляна, что хлеб раз от разу все лучше.
А повар не поспевал хлеб припасать. Только испекут — он уж весь, не то что прежде бывало. Оно и понятно: добрый хлеб все равно что пирог — не залежится.
Вот опять надо повару хлебы печь.
У Ионицэ от радости сердце так и запрыгало. Берется он стряпать в третий раз, сажает хлебы в печь, и тут недолго думая взял да и запек в один каравай кольцо Иляны Косынзяны.
Повар принес каравай Иляне. Она разломила его пополам, кольцо-то и выпало. Иляна его подняла, признала свое кольцо и спрашивает:
— Кто испек хлеб?
Повар давай вилять — то, другое, пятое, десятое, ну а после все же признался, что хлеб Ионицэ испек.
Иляна немедля послала повара за Ионицэ, привели его к ней в дом. Увидала она его, обняла и приказала дать ему платье, золотом шитое, его-то прежнее давно немыто было.
Спустя две недели обвенчалась Иляна с Ионицэ Фэт-Фрумосом и такой веселый пир задала, что весть о нем за девять земель разнеслась.
После свадьбы Ионицэ получил от Иляны все ключи. И стал он полным хозяином всех палат, и покоев, и кладовых. Только вот от подвала не дала ему Иляна ключа.
Прошло сколько-то дней; захотелось все ж Ионицэ узнать, что у нее в том подвале. Попросил он ключ у Иляны; не отказала она, отдала тот ключ. Ионицэ пошел, отпер подвал и заглянул внутрь. Вдруг слышит: из бочки зычный голос раздается, просит отворить дверь пошире. Послушался Ионицэ, распахнул дверь, тут и начали с бочки все обручи слетать, да как вымахнул оттуда змей — с гору, не меньше,— и прямиком к Иляне Косынзяне. Подхватил ее и унес за девять земель.
Ионицэ давай слезы лить, а что толку — слезами горю не поможешь. Теперь опять ему надо разыскивать Иляну Косын-зяну. Обул он железные лапти, взял стальной посох и отправился странствовать по свету широкому. Идет наш молодец, идет, остановится, пораздумает, да как ни думай — сам виноват, корить некого.
После долгих странствий приходит он к Святой Пятнице и стучится в дверь, знает, что она всем попавшим в беду помогает. Святая Пятница говорит:
— Коли добрый человек, заходи, помогу, а недобрый — ступай прочь за девять земель.
— Добрый я человек,— отвечал Ионицэ.
Впустила его в дом Святая Пятница и спрашивает, что ему надобно. Рассказал ей Ионицэ, что и как с ним случилось. Послушала его Святая Пятница, долго смотрела на него, словно хотела сказать: «Глупая голова ногам покою не дает». Потом пожалела его и утешила:
— Ничего, не теряй надежду! Возьми вот лук, когда-нибудь он тебе пригодится.
Взял Ионицэ подарок и пустился в дорогу. Шел он, шел по многим царствам, по дальним сторонам, не приведись столько исходить нам! И вот видит: стоит дом, над ним вороны летают, кругом волки воют, страх, да и только!
Заходит в тот дом Ионицэ, а навстречу ему бабка, как есть ведьма: ноги лошадиные, зубищи стальные, а пальцы все загнутые, как серпы. Увидала она Ионицэ и спрашивает, каким ветром его к ней занесло. Ионицэ ей отвечает, что пришел он в работники наняться, коня заслужить.
— Ладно,— говорит бабка.— Мне как раз нужен работник. Служи у меня, только всего и дела — кобылицу каждый вечер пасти.
Так и уговорились. А год в те времена был только три дня. Ионицэ и рассудил, что год не долог, не век протянется.
Вот настал вечер; выводит бабка кобылицу, велит Ионицэ на пастбище ехать и наказывает приглядывать за кобылицей, а если не устережет, то голова долой. Сел Ионицэ верхом на кобылицу и погнал ее во всю прыть на пастбище, да не забыл и лук дареный прихватить. Едет он, вдруг навстречу ему ковыляет пташка с перебитой ножкой. Увидал ее Ионицэ, натянул тетиву, хотел подстрелить ту птаху, а она говорит ему:
— Не губи меня, лучше завяжи мне ножку, когда-нибудь я тебе пригожусь!
Пожалел Ионицэ птаху, завязал ей ножку и поехал дальше. А как прибыл на пастбище, взял да и не стал с кобылицы слезать, чтобы не упустить ее.
Кобылица себе пасется, Ионицэ наш дремлет верхом на ней. Потом она ссадила его на камень, а сама обернулась птицей, полетела в лес с другими птицами и там стала петь.
Пробудился поутру Ионицэ, глядь, сидит он на камне, в руках уздечку держит, а кобылицы и след простыл. Загоревал он, заплакал, да так жалобно, что птицы и петь перестали.
И вдруг является перед ним та самая птаха, которой он ножку завязывал, и говорит ему:
— Не горюй, кобылица сама сыщется!
Пташка была чудодейка, приказала всем птицам петь да высматривать, нет ли залетной птицы среди них. Как запели все птицы, так и узналась по пению залетная птица. Пригнали ее к Ионицэ. Увидал он ее, стегнул уздечкой по голове и приговаривает:
— Но, ведьмина кобылица! Не будь ты птицей, а обратись в кобылицу, как и была!
Обратилась она в кобылицу, Ионицэ вскочил на нее и вмиг очутился у ведьминого дома.
Видит ведьма свою кобылицу, так обозлилась, рвет и мечет, отдубасила ее и пригрозила: если, мол, она и в другой раз сыщется, то уж несдобровать ей.
На второй вечер Ионицэ опять едет кобылицу пасти. И кто же ему попадается навстречу? Бедняга заяц с перешибленной лапой. Ионицэ берет свой лук, хочет подстрелить зайца, а заяц говорит ему:
— Не стреляй, лучше завяжи мне лапу, когда-нибудь я тебе пригожусь!
Ионицэ завязал ему лапу и отпустил зайчишку.
Вот прибыл Ионицэ на пастбище, стал пасти кобылицу, верхом на ней сидит, а чтобы не спать, наложил себе репьев за ворот. Да что там, сон всякому сладок, одолеет, когда и не ждешь. Крепко заснул наш Ионицэ, кобылица опять оставила его с уздечкой на камне, а сама обратилась в зайца и давай скакать по лесу вместе с другими зайцами.
Просыпается Ионицэ, видит, что упустил кобылицу, и начал слезы проливать и голосить так, что и в полях и в лесах слышно было. Прибежал тут к нему хромой заяц и говорит:
— Положись на меня, мы тебе ее мигом сыщем!
Как пустился в лес тот зайчишка, собрал всех зайцев, оглядел их и узнал пришлого зайца по зубам: зубы-то у него не заячьи были, а лошадиные. Стал он пришлого зайца кусать да щипать и погнал вон из лесу. Ионицэ тут как тут, стоит, приговаривает.
— Но, ведьмина кобылица, не будь ты зайцем, а обернись кобылицей, как и была!
Стегнул он зайца уздечкой, и обратился тот в кобылицу. Ионицэ сел на нее и погнал прямо к дому. А ведьма тем часом поставила на огонь котел с водой. Закипела вода, ведьма ждет: вот вернется Ионицэ домой без кобылы, тут-то она и сварит его заживо. Как увидала, что привел он кобылицу, от злости чуть не лопнула. Прикусила язык здоровенными своими зубищами, ни словечка не сказала. Но уж зато кобылице и досталось от нее! Начала ведьма охаживать ее каленым железным прутом, самое даже пот прошиб. Потом опять наказала ей получше спрятаться, чтобы Ионицэ не сыскал ее.
На третий вечер опять поехал на пастбище Ионицэ и опять заснул, словно околдованный. Кобылица обернулась теперь старым дубом, встала посреди леса, а корни пустила на том самом месте, где спал хромой зайчишка, вот и спугнула его, беднягу.
Пробудился от сна Ионицэ, глядит — опять кобылицы нет. Загоревал он пуще прежнего. Сам видел, какая злющая бабка-то, теперь от нее и вовсе не жди добра. Но, как говорится, на большую беду и подмога велика.
Подоспели тут птица-чудодейка и хромой зайчишка и говорят Ионицэ:
— Нечего тебе сокрушаться! Вон у тебя какой крепкий посошок, стучи им по всякому дереву — и найдешь кобылицу!
Ионицэ так и сделал. Как ударил по старому дубу, тот и запрыгал, а Ионицэ говорит:
— Стой, ведьмина кобылица, обратись из дуба в кобылицу, как и была!
Обернулся дуб кобылицей, Ионицэ поехал на ней домой. Увидела его бабка, заскрипела зубами что есть силы; они у нее все и покорежились.
Так вот и год сровнялся. Ионицэ говорит бабке:
— Ну что, хорошо я тебе служил?

— Хорошо,— отвечает бабка.— Теперь идем на конюшню, выберешь себе коня, как у нас уговорено было. Только прежде поешь, а то ты, видать, голодный.
Ионицэ сел за еду, и вот, пока он угощался, залетела в окно птаха-чудодейка и шепчет ему:
— Выбирай самого захудалого коня!
После пошел Ионицэ с бабкой на конюшню, она и давай всяких коней ему показывать: и гнедых, и буланых, и серых. И велит выбрать одного.
А в самом конце конюшни стоит неказистая клячонка шелудивая, глаза бы на нее не глядели.
— Вон того коня дай! — сказал Ионицэ.
— Да как я тебе такого никудышного коня дам? — говорит бабка.— Бери другого, какого хочешь.
Ионицэ знай просит этого. Так и пришлось отдать.
Заполучил Ионицэ коня, распростился с бабкой и тронулся в путь. А конь такой заморыш, еле-еле идет со двора.
Да горевать нечего! Конь-то был не простой. Как заржал он вдруг, так и обратился в волшебного коня, хоть под облака на нем лети. Было у него четырнадцать селезенок, и потому он устали не знал.
Ионицэ вскочил на коня и только подумал, как бы ему к Иляне попасть, сразу очутился у змеиного дворца.
Иляна шла с водой от колодца, увидала Ионицэ, признала тут же, стала обнимать-целовать его.
Тотчас сели они на волшебного коня и понеслись.
Змей мигом это проведал, вскочил на коня и помчался за ними в погоню во весь дух. Видит, что не нагнать их, и давай кричать коню Ионицэ, чтобы сбросил тот его. Посулил змей коню, что будет его в молоке купать, овсом да сахаром кормить. Не сплошал Ионицэ, крикнул змеиному коню, что будет его клевером кормить и в росе купать.
Как услышал это змеиный конь, сбросил он змея наземь, расшиб на мелкие кусочки и растоптал копытами. Потом понесся во всю прыть и догнал коня Ионицэ.
Ионицэ сел тогда на змеиного коня, а Иляна Косынзяна осталась на его коне. Вот едут они дальше. Ехали, ехали по многим царствам, миновали девять земель и очутились дома. Как только воротились они во дворец Иляны, так стали гостей созывать да свадьбу справлять. Были на той свадьбе и все волшебницы из озера, пели, плясали — такого веселья ни на земле, ни на небе не знавали.
Если не умерли молодые, то и поныне живут.
Сел я на горячую головню верхом и мелю языком, сел я верхом на пилу на ржавую и поведал вам быль небывалую.