Красный вагон

Приехав в Кулундинскую степь, в те места, где на­чалась моя юность, я не нашел ничего знакомого гла­зу. Ни юрт, ни зимовий казахов-кочевников, ни ковыля.

Я будто стоял посреди огромного зеленого ковра, постланного могучими, молодыми руками комсомоль­цев-целинников, ковра, красующегося от горизонта до горизонта пшеничными всходами.

Даже запах в степи был другой. Пахло полем, а не полынью. Пахло так же, как под Орлом, под Курском. Пахло свежевспаханной землей.

А люди остались. И ко мне подошел невысокий ка­зах моих лет, подошел и сказал:

— Ты, наверное, забыл меня. Вспомни красный ва­гон...

И я вспомнил. Вспомнил с такой отчетливостью, буд­то это все было на прошлой неделе.

Слушайте. Я вам расскажу эту забытую историю...

В этих местах формировались гурты овец нашей за­готовительной конторы. Здесь я, впервые сев на лошадь, изведал всю радость верховой езды. Здесь же я позна­комился с изобретательным и передовым для тех лет казахом, которого звали Шарып.

У Шарыпа был сын с русским именем Миша, тремя годами моложе меня. Миша рос пытливым, жадным до знаний мальчиком. Я что мог делал для него: расска­зывал, читал, обучил грамоте. И Миша не оставался в долгу: он преподал мне хитрое умение ездить ночью в степи по звездам, брать живьем лис, выслеживать гу­сей; он научил меня ловить арканом пасущихся в сте­пи коней и сидеть в седле так, будто ты привинчен к нему.

Как-то нас занесло к железной дороге, идущей на Славгород. Шарып и его сын, любуясь проходящим по­ездом, оживленно разговаривали по-казахски. Они буд­то что-то скрывали от меня.

Когда мы остались вдвоем, Миша сообщил мне:

— Отец хочет кончать с юртой. Отец хочет вагон строить. В вагоне кочевать. Четыре колеса, шесть лошадей... Как хорошо!..

Вскоре и Шарып поделился со мной своей затеей. Он был прирожденным кочевником и кочевой образ жизни считал единственно правильным и выгодным для ско­товодства в этих степях. И только одно не нравилось Шарыпу при перекочевках — это разборка и сборка юр­ты. Для этого нужно было снять тяжелые пластины войлока, вынуть из гнезд кривые палки, образующие каркас полусферы юрты, затем развязать боковины кар­каса, сложить их, как это делали деды, прадеды и пра­прадеды... как это делали тысячу и более лет. Затем разобранное нужно было погрузить на телеги, а потом, приехав на новое пастбище, снова собирать юрту. Хотя казахи не так много тратили на это времени, но все же — занятие не из приятных. И Шарып решил строить вагон. А то, что решил Шарып, всегда осуще­ствлялось. Это был настойчивый человек, умный чело­век, хотя и не пользовавшийся уважением стариков.

— Как так? — жаловался мне отец Шарыпа.— Весь народ в юртах живет — зачем моему дураку нужно жить в вагоне? Смеяться будут. Мне стыдно будет.

А Шарып не обращал на это внимания. Какими путя­ми, прямыми или побочными, добыл он па станции же­лезной дороги старый вагон, я не знаю. Наверное, не обошлось без подарков.

Став владельцем старого вагона, Шарып перевез его уцелевшие окна, двери, обшивку, кровлю, утеплитель­ные материалы в свое кочевье.

Вскоре в степи появились два плотника, из станцион­ных. Они взяли очередной отпуск и решили, отдыхая на готовом кумысе, построить Шарыпу небольшой ва­гон.

Этот вагон я видел уже в готовом виде. Мне его по­казывал Миша.

— Посмотри, пожалуйста,— говорил он,— настоящий вагон. Меньше только. Сюда иди. Отсюда надо начи­нать...

И Миша провел меня на переднюю площадку ваго­на. Через переднюю площадку был вход в мужскую по­ловину вагона, через заднюю площадку входили жен­щины в свое отделение. Обе половины, мужская и жен­ская, соединялись дверью. В юрте женщины были отде­лены всего лишь занавеской, а тут настоящая перего­родка, настоящая комната на колесах. В комнате шкаф, привинченный к стене. В шкафу женская одежда. На низеньком столике швейная машина. В одном из про­стенков зеркало, в другом — портрет Ленина, вырезан­ный из газеты.

— Мама на кровати спит. Сестры на второй полке спят. Хорошо спят. Осенью одеяло им купим. Весной большой белый постельный платок купим,— говорил мне Миша, имея в виду простыню.

Мать Миши то ли не считала меня взрослым, то ли, как и Шарып, не боялась нарушать обычаи казахской старины. Она с удовольствием беседовала со мной, хотя и знала мало русских слов. Зато я знал немного по-ка­захски, и мы понимали друг друга. Мишиных сестер тоже не прятали от меня. Шарып разрешал им даже сидеть за общим столом. Конечно, не при деде. Закон не позволял.

— Вырасту,— говорил Миша,— в партию вступать буду. Сестер за партийных товарищей отдам. Себе дру­гой вагон строить буду. Больше. Шире. Выше.

Покинув вагон, я стал осматривать его снаружи. Основой вагона была деревянная рама с осями. Оси были сделаны также из дерева. Все это сооружение на колесах весило едва ли больше двух тонн вместе со скарбом.

Шарып выкрасил вагон в ярко-красный цвет. И не случайно. Это был цвет утверждения нового, лучшего, передового.

Это был цвет вызова старому.

Над Шарыпом смеялись, хотя в его жилище на ко­лесах и не было ничего смешного. Пусть вагон шесть маленьких сибирских лошадок двигали медленно, и он скрипел на всю степь, зато можно было делать короткие перекочевки. На километр, на два — вслед за скотом, поедавшим траву.

Пришла зима, и сородичи Шарыпа перебрались на зимовье в низенькие, тесные, смрадные землянки. А Ша­рып жил, как «русский человек», как «главный кондук­тор», в чистом вагоне. Правда, ему приходилось много топить. Но ведь если у человека есть бараны, будет и топливо.

Шарыпу завидовали. Вагон был признан «якши» —. хорошим. Но все же изменить юрте, оставить жилище отцов, видимо, было не так-то легко и просто. Потому что старое, привычное во все века противилось новому, глушило его, а иногда и уничтожало. Но все разумное, появившееся на свет, нельзя умертвить.

...Прошли многие годы, и здесь, на целинной земле, появились тысячи вагончиков. В одном из них поселили меня. В другом жил казах с русским именем Михаил и с казахским отчеством Шарыпович.

Это он окликнул меня. Это он напомнил мне о пер­вом красном вагоне его отца, которого уже не было на свете...

Пусть вагон Шарыпа был жалок по сравнению с этими целинными, добротно сделанными на заводах ва­гончиками — вагончиками на хороших, металлических колесах,— ну к что же?

Ведь первые автомобили, первые паровозы тоже вы­глядят смешными в наши дни. Все же они остаются предками, родоначальниками всех автомобилей и всех паровозов.

Мы допоздна сидели с Мишей подле низенького ка­захского столика, поджав под себя сложенные калачи­ком ноги. Но так уже не сидела Мишина семья и его дети. У них была обычная мебель, как в обычных до­мах. А нам приятно было сидеть по старинке, как в дни нашей юности, когда мы пивали чай в кругу семьи Ша­рыпа, на белом войлоке, разостланном в степи, подле красного вагона...

Вот и весь рассказ. Может быть, к этому следует до­бавить только то, что мечта Миши сбылась: он вступил в ряды партии, он стал земледельцем, получившим агро­номическое образование.

Красного вагона, построенного Мишиным отцом, дав­но уже нет — его остатки, наверное, уже сгорели в степ­ных кострах. Между тем для меня с Мишей этот вагон живет и поныне. Живет и, увеличиваясь в размерах, движется в глухую глубь безлюдной степи, застилая ее зелеными пшеничными коврами, утверждая в ней но­вое, лучшее, передовое...